Обман - А. Брэди

– Ричард, вы никогда не были плохим! Вы ни в чем не виноваты! – Я вытираю слезы и лезу за носовым платком. – Ваша мать… никогда нельзя делать такое с ребенком. – Я больше не могу скрывать слезы, Ричард видит, что я плачу, и краснеет. Я знаю, каково это – когда тебя бьют и ты веришь в то единственное, во что в состоянии поверить: во всем виновата ты сама. Ты навлекла это на себя. Господи, как мне это знакомо! – Она была больна, Ричард. Вы не могли ее остановить.

– Да, я знаю. Очень больна. – Он отворачивается к окну, и я понимаю, что он закончил. Через некоторое время Ричард вздыхает и кладет руки на колени.

– Разве теперь не ваша очередь говорить? – Он закончил со своей историей и сейчас пытается как бы оттолкнуть от себя эмоции, переложить их на меня, избавиться от бремени.

– Наверное… наверное, да. Но мне трудно сосредоточиться на себе после того, что вы только что мне рассказали. Поверить не могу, что ваше детство было таким ужасным. – Рассказать ему о себе? О Лукасе? Признаться, что я лучше, чем кто-либо, понимаю, что он чувствовал?

– Ну, так было не все время. Случались и нормальные, хорошие дни. Она не всегда меня избивала. Но, как я полагаю, истории, в которых все хорошо, – не те истории, что вы хотите услышать. Правильно? В тюрьме меня постоянно расспрашивали только о том, что ужасного было в моей жизни. Никому не интересно знать, что я ел хлопья с молоком на завтрак или что моя мама делала все, чтобы я учился на отлично. Не важно, что мне никогда не приходилось беспокоиться о том, что мы будем есть или что мне носить, даже когда у нас почти совсем не было денег. Им хочется слушать только про то, как меня мучили и как я страдал.

– Вы рассказывали кому-нибудь то, что рассказали сейчас мне?

– Нет. Держал все в себе. Вообще старался больше помалкивать, когда сидел. Делал то, что мне говорили, но потом, когда меня оставляли в покое, просто читал книги. Парни все ржали, что я мог бы получить тюремную ученую степень – столько книг прочитал.

– А вам нравилось читать, да? – Я еще не готова излить Ричарду душу. Поэтому каждый раз перевожу разговор на него и слушаю.

– Да, мне нравилось читать. С книгами не надо разговаривать.

Мне вдруг становится смешно. Я вижу Ричарда в тюремной камере с потрескавшимся бетонным полом и портретом Фары Фосетт на стене, согнувшимся над потрепанным Кораном или «Войной и миром».

– Ваши руки в итоге зажили? Все как следует? – спрашиваю я, хотя и знаю, что это не так.

– Большей частью да. Вот эта странно сгибается, но я могу нормально ей двигать и делать все, что делают здоровой рукой. Мне пришлось долго ходить с теми шинами, и поэтому лето выдалось не очень-то, но зато я мог читать. И я все время сидел дома, и она не бесилась так часто, как обычно. Так что если подумать, то лето было не таким уж и паршивым. Даже наоборот. – Ричард смотрит на часы, потом на меня, потом опять на часы. – В этот раз вы мне ничего не рассказали. Значит, в следующий – ваша очередь.

Он встает и нежно похлопывает меня по плечу и затем выходит из кабинета. Я остаюсь одна и снова и снова перебираю про себя подробности его рассказа. Он рос без отца – совсем как я. С ним жестоко обращались, и он чувствовал себя растерянным и виноватым, мучился и не знал, как этого избежать. Совсем как я. И вынужден был найти способ, чтобы спастись. Совсем как я.

31 января, 12:01

Слизывая с губ последние капли водки, я иду к комнате для групповых занятий. Сейчас, в двенадцать часов, у меня сеанс терапии для тех, кто излечился от зависимости – наркотической, алкогольной или какой-нибудь еще. Все уже здесь, сидят полукругом, слоняются по комнате; некоторые в пижамах, некоторые в пальто. Нэнси и Ташондра прижимаются друг к другу и о чем-то сплетничают. Они то и дело посматривают на других пациентов и хихикают, прикрывая рот рукой.

Я уверенно вхожу в зал, словно не выпила только что две мини-бутылочки водки, и присаживаюсь на край стола. На доске у меня за спиной что-то написано – кто-то не протер ее после предыдущего сеанса. Я особенно не вглядываюсь в слова, но читаются они как «лицемерка», «врунья» и «фальшивка».

Все, на что я сегодня способна, – это раздать всем бумагу, выставить на стол свою коробку из-под обуви с карандашами-мелками и попросить пациентов нарисовать свои чувства.

Пока они выбирают цвета, я открываю галерею фотографий в телефоне и просматриваю их. Обычно, расставшись с мужчиной, я пересматриваю все его фото, а потом удаляю их – удаляю его из своей жизни. По какой-то непонятной причине мне не хочется стирать фотографии Эй Джея. Я прокручиваю их назад и нахожу ряд снимков, сделанных в «Никс-баре», где мы все целой компанией, а потом нахожу ту, где Эй Джей нахально облапил меня за грудь и никто этого не замечает. Я ухмыляюсь и стараюсь не рассмеяться, когда рассматриваю остальные фото.

Перед глазами предстает Эй Джей, голый, как примат; он лежит в постели и хохочет и держит в руках коктейль. Я как раз гляжу на снимок, где у него точно такое же лицо, и это меня завораживает. На какое-то мгновение я забываю, почему решила, что хочу его забыть. Почему оборвала эту нить, убежала от него, позволила ему раствориться в прошлом. Но зато, видя его смеющиеся, прищуренные глаза, вспоминаю, отчего меня так потянуло тогда прыгнуть, как я это называла, в кроличью нору. На долю секунды мое сердце замирает – я мысленно возвращаюсь к нашему первому поцелую и как будто снова ощущаю чувство свободы, которое вдруг охватило меня с головой в тот момент.

Я вспоминаю прошлое, думаю о своих решениях, о том, не стоит ли мне их пересмотреть, удивляюсь самой себе – что же все-таки заставило меня его бросить… словом, чувствую себя невероятно одиноко и отчаянно пытаюсь найти спасательную шлюпку, за борт которой можно было бы уцепиться, но за плечо внезапно заглядывает Люси.

– Кто это? Ваш муж?

– Люси! Ты меня напугала! – Я быстро выключаю телефон и кладу его на стол, лицом вниз. – Что такое?

– А он симпатичный, ваш муж. Я так и знала, что ваш мужчина должен быть настоящим красавцем.

– Ха-ха… ну… спасибо, Люси, только это не мой муж. Просто человек, которого я когда-то знала. – Идея влезть в спасательную шлюпку Эй Джея лопается и мелкими брызгами опадает на пол.

Люси передает мне свой рисунок и спрашивает, хорошо ли она справилась. Лист бумаги от края до края закрашен розовым. Я просила изобразить свои чувства, значит, чувства Люси – розовые. Она так сильно нажимала на мелок, что на бумаге кое-где остались толстые хлопья. Они осыпаются на линолеум. И точно так же Эй Джей отлипает от моей жизни и теряется в безвестном пространстве. Где ему самое место.

Я опять беру телефон, чтобы удалить фотографии, и читаю новое сообщение от Лукаса:

Это четвертое эсэмэс с Нового года. Не отвечая, я вырубаю телефон.