Моя тропа. Очерки о природе - Дмитрий Житенёв

Затем зверька на лямочку и за спину, и снова: «Вот-вот-вот!… Аа-та-та-та!…»

• • •

С утра бесилась метель. Металась весь день, словно в припадке, по полям и задворкам, лепила в стёкла мокрым снегом. Однако вечером, видно, устала. После полуночи всё стихло, армада туч постепенно уползла в темень горизонта, а на небе засияла полная луна. Через окошко проник её свет, будто призрачный платочек лёг на пол.

Вот и зима наступила! Белая тропа!

День будет чистый и светлый. Я встречу его где-нибудь в своих местах ─ в лугах и перелесках. Там, наверняка, дал свой первый след мой знакомый русачок. Его я уж сколько раз выпугивал, когда бродил по осени в этих местах, охотясь на серых куропаток. Сегодня же я почитаю белую книгу со строчками следов её жителей. Это настоящая, чистая охота, охота ради охоты. Конечно, трофей венчает дело, но главное – процесс, а в данном случае тропление русака, отыскивание его на лёжке. И тут уж кто кого перехитрит, кто окажется опытнее и умнее.

Свежий снег слепит со страшной силой. Невысокое солнышко сияет вовсю и даже немного пригревает щёку. Тишина такая, что слышно, как скрипят маховые перья ворона, который пролетает надо мной в высокой синеве. «Крук-кррук!» – крикнул он мне оттуда, словно что-то спросил. Но я не понимаю его языка. Лети, лети, лесной сторож!

Стая косачей замерла на дальних берёзах. Они ждут, наверное, глубоких снегов, когда в морозные ночи можно будет им ночевать, зарывшись в снеговую перину.

Тишина. Тишина великая!

Целый день я хожу по заснеженным лугам и перелескам. Идти хорошо – снегу насыпало не так уж и много, чуть выше щиколотки. Устал прилично, но к вечеру, словно в награду за распутывание заячьего ма́лика, подошёл всё-таки к лёжке «моего» зайчика. Единственный выстрел завершил весь день.

К деревне подхожу уже в темноте. Мой дом чернеет у самой дороги, а из-за горизонта постепенно выползает огромная, чуть жёлтая луна.

Вот такой день был…

Больше полувека прошло с поры, когда мне впервые довелось пересечь половину Сибири. Московский пушно-меховой институт, в котором я учился уже на третьем курсе, расформировали, а студентов-охотоведов перевели доучиваться на охотоведческий факультет Иркутского сельхозинститута. Вот мы и поехали туда.

Пять с половиной суток шёл поезд из Москвы до Иркутска. Bcё было внове.

Бескрайность Сибирской равнины – это поразило, пожалуй, больше всего. Зауральская степь, тростники болот, редкие колки – берёзовые лески, а среди них промельк табунка косуль, стайки уток над неувиденными из оконного окна озёрами. Бесконечные поля пшеницы уходили куда-то за горизонт, в края, так никогда и непознанные. Много раз потом я пересекал страну с запада на восток и обратно, на поезде и в самолёте, но первые впечатления остались навсегда.

Мне повезло в жизни. Я видел бушующий Байкал и прозрачнейшую, ещё «бесплотинную» Ангару. Забайкальские степи запомнились терпким запахом полыни да песком на зубах. В алтайских ленточных борах я дышал смолёвым сосновым воздухом, смотрел на синеющие Алтайские горы далеко у горизонта, за которыми – я увидел всё это вскорости – дыбились громады Белухи, и простиралась между гор гладь Телецкого озера. Я прожил на его берегах три года, исходив пешком и проехав верхом многие сотни километров по тропам и бездорожью.

В Новосибирской области довелось мне увидеть то, чего я потом никогда и нигде не видел – сплошное (почти без просветов!) чёрное покрывало на широченном Убинском озере – это были стаи осенних пролётных нырков. Когда эта масса срывалась с места, она закрывала собой полнеба.

У Красноярска я любовался последним, наверное, мощным ледоходом незадолго до его перекрытия, ночевал с охотниками в крытом берёстой чуме на Нижней Тунгуске, восточнее Ванавары, места падения Тунгусского метеорита. С приятелем охотоведом переплывал кромешной ночной темью в утлом обласке, долблёной лодке, Обь ниже Новосибирска. Ночью она казалась нам бескрайней. В декабре на хабаровской речке Урми заскочили мы, я и мои проводники, на дымящуюся от мороза наледь и бежали больше километра до избушки, проваливаясь местами почти до колена.

B белую северную ночь довелось мне стоять на древнем Уральском хребте, границе Европы и Азии, глядя на уходящую на восток Великую Сибирскую Равнину, a за спиной у меня начиналась Европа.

Не единожды потом я бывал там, где жил раньше – особенно на Алтае и Урале – и раз от разу, от приезда к приезду видел, как меняются так любимые мной места, которые когда-то – я ещё это застал – были почти в первобытном состоянии.

Люди концентрируются в городах. Для них, горожан, природа стала чем-то абстрактным. Взросло уже далеко не первое поколение, которое никогда не касалось босой ногой весенней, сырой и ещё прохладной земли, которое никогда не видело, как восходит солнце из-за дальнего леса, как сверкают его лучи на утренней росе, и никогда не слышало песни жаворонка над первыми весенними проталинами в полях.

Их нельзя осуждать, они лишены этого не по своей воле, они – горожане, заложники городской жизни. На их долю достались замусоренные пластиковыми бутылками и загаженные собаками скверы, пруды и прудики, заражённые целым набором болезнетворного сообщества и «благоухающие» теми запахами, от которых одно спасение – зажать пальцами нос да поскорее проскочить мимо. Они уже привыкли к вялым и обтрёпанным зверям в зверинцах и зоопарках, к воронам и воробьям под окнами многоэтажек, выстроившихся крепостными стенами вдоль ревущего потока автомашин на магистралях. Для разнообразия – только картинка на телеэкране, которая к тому же показывает нашу страну гораздо реже, чем какую-нибудь Африку, Америку или Галапагосские острова. Нет возражений – картинка красивая, да не наша только, ведь, по русской пословице, на родной стороне и камушек знаком.

Россию тоже показывают по телевидению, да только каким-то странным образом. Мы постоянно видим её разрушенной и взорванной, горящей или полузатопленной – вырубленные леса, отравленные заводскими отходами реки c дохлой рыбой на пустых берегах. Да, всё это есть и показывать это надо, но не думаю, что демонстрацией одних этих скорбных кадров можно научить любить свою Родину, её природу. Ведь на одних несчастьях не взрастить счастливого человека. Складывается впечатление, что там, «за бугром», сплошные пальмы и лазурные берега, пляжи и зелёные непроходимые джунгли с попугаями, бескрайние просторы саванн, по которым бредут неисчислимые стада антилоп.

Но где же синева Алтайских гор и сумрак саянской тайги? Где бескрайность тундр и вереницы мигрирующих оленей – они ведь пока ещё не перевелись? Где мощь и величие жемчужины нашей природы, Байкала? Не весь же его отравили. Почему мы не можем видеть кристальные струи древней Печоры и мелькающие в них, словно торпеды, тела сёмг, идущих на нерест? «Русь! Дай ответ! Не даёт ответа».