Великий розенкрейцер - Всеволод Соловьев

Тайный суд над Калиостро тянулся полтора года, и во все это время несчастного подвергали самым ужасным и разнообразным пыткам, на какие только оказалось способным воображение католических монахов. Он все вынес, ни разу не ослабел духом, не выдал себя ни одним словом и только смертельно бледнел каждый раз, когда на допросе ему читали показания Лоренцы, подписанные ею. В показаниях этих была смесь правды с ложью – обезумевшая от страха Лоренца наговорила на своего недавнего властелина все, что ей подсказывали инквизиторы.

Суд кончен. Двери душной темницы, пропустив истерзанного Калиостро, заперлись за ним навсегда. Два года прожил он в тюрьме – и его тюремщики никогда не слыхали его жалоб, не видели признаков его отчаяния. Могучий организм узника вынес все – пытки, тоску, любовь и ненависть к Лоренце, все лишения тела и духа. В это время Калиостро еще лучше, чем когда-либо, доказал, какие великие силы вложила в него природа, как далеко он мог бы пойти, как высоко мог бы подняться, если бы с юности не избрал себе ложную дорогу.

Но что же делал он в эти бесконечные дни, в эти бесконечные ночи? У него не было ни книг, ни бумаги, ничего для умственной работы, а между тем он только и жил теперь ею. Он производил ее без всяких внешних орудий, с помощью одной своей памяти. Шаг за шагом проверял он в уме все свои знания и шел дальше. Это была необычайно трудная работа, однако она давала ему возможность убивать время. Он старался читать дальнейшую судьбу свою, мысленно делая различные астрологические вычисления.

На сырых плитах пола своей темницы с помощью соломы он устраивал свой гороскоп – и вот, мало-помалу к нему явилась уверенность в том, что он не умрет в этой тюрьме, что для него настанет освобождение. Кто-то придет и спасет его. Его еще ожидает великое торжество, новые блестящие успехи. Луч надежды закрался в его душу. Надежда росла, росла – он считал минуты, часы, дни и ждал своего освобождения.

Но прошли два ужасных года, а освобождения все нет. Вокруг него все тот же мрак, те же сырые каменные стены, тот же молчаливый, подозрительный тюремщик, по два раза в день приносящий ему скудную пищу.

Единственным разнообразием в его жизни были те редкие случаи, когда три-четыре раза в год приходили к нему тюремщики, налагали ему на ноги и на руки оковы, выводили из подвала и вели в капеллу, находившуюся тут же, недалеко, в конце длинного темного коридора. Здесь он присутствовал при божественной службе, здесь он видел нескольких монахов и выбирал себе из них духовника. В числе этих монахов был один, по имени брат Иннокентий, который поразил его некоторым сходством с ним, Калиостро. У этого монаха была такая же точно фигура, как у него, тот же самый рост, в общем, даже лицо было несколько похоже.

В последнее время, совсем незаметно для самого Калиостро, стал в уме его созревать ужасный, отчаянный план. Он видел, что освобождение не приходит извне, никто не является спасти его. А между тем оставаться долее в тюрьме он уже не мог. Силы его слабели. Он чувствовал, как жизнь мало-помалу уходит из его тела, его ноги трясутся, голова то и дело кружится. Еще несколько месяцев этой невыносимой жизни – и он умрет…

Но ведь гороскоп, все тайны которого он постиг, не может обмануть его. Его ждет спасение, и торжество, и успехи. Он еще изумит мир своими знаниями, своими чудесами. Он еще много пользы принесет человечеству и восторжествует над всеми своими врагами. Ему предстоит только один шаг, тяжелый, трудный шаг… Но ради всей будущности надо решиться! Он решился…

И вот он, как зверь, мечется по своей тесной тюрьме, отгоняя от себя последние сомнения, последние колебания… Пришло время, когда тюремщик приносит ему пищу. Калиостро лег на свое соломенное ложе и стал жадно прислушиваться. За железной дверью в коридоре слышны шаги. Дверные засовы скрипят… Перед ним тюремщик. Калиостро стонет.

– Что с тобой? – грубо и равнодушно спрашивает тюремщик, ставя на пол посуду с пищей.

– Я болен… умираю… – слабым голосом произносит Калиостро.

– Давно пора! – замечает тюремщик.

– Но ведь… не могу же я так умереть!.. Без покаяния, без исповеди… позови скорей духовника…

– Какого же духовника тебе надо?

– Брата Иннокентия…

– Ну, это я могу, – решает тюремщик, – кстати, брат Иннокентий будет сегодня вечером, наверно, в капелле… так я и приведу его.

– Ах, только бы дожить мне до вечера!

– Доживешь, еще и до завтра доживешь, – ворчит тюремщик, уходя и запирая за собою дверь.

Как лев вскочил Калиостро, оставшись один. Глаза его метали искры. Он почуял приближение свободы – и одна эта мысль уничтожила всю его слабость. Он едва дождался вечера и, заслыша приближавшиеся шаги, лег на солому и принялся стонать. Тяжелая дверь отперлась и заперлась снова. Перед ним брат Иннокентий с маленькой лампой в руке. Эта лампа озарила мрачные, сырые стены, низкие своды, всю грязь, весь ужас смрадной тюрьмы.

«Вон отсюда! Вон!» – звучало в душе Калиостро, и он забыл все остальное. Монах присел на его солому, наклонился над ним и сказал:

– Что с тобою? Ты очень страдаешь?

– Да, я ужасно страдаю! – воскликнул Калиостро, и, прежде чем монах успел шевельнуться, он обхватил его горло руками. Его пальцы, будто железные, все больше и больше сжимались, не выпуская свою жертву.

Миг – и он почувствовал слабую, предсмертную судорогу монаха. Еще миг – и монах недвижим, бездыханен. При свете лампы, с лихорадочной быстротой, он раздел еще теплый труп, разделся сам, потом одел монаха в свои лохмотья, а сам оказался в одежде брата Иннокентия. Он уложил труп на солому и затем, найдя в кармане монашеского платья небольшой складной нож, быстро, недрогнувшей рукой, изрезал все лицо мертвеца до неузнаваемости.

Сделав все это, он надел себе на голову капюшон, искусно прикрылся им и взял в руки лампу, стал стучать в дверь. Тюремщик, находившийся недалеко в коридоре, услыша этот стук, отворил ему. Когда дверь отворилась, будто струя воздуха затушила лампу, и Калиостро с тюремщиком оказались почти в полном мраке.

– Запирай двери… он заснул… проживет еще день-другой! – шепнул Калиостро голосом брата Иннокентия.

Тюремщик запер двери. Калиостро неспешным шагом пошел по коридору и вошел в капеллу. Там было два монаха, но они не обратили на него внимания, приняв его за брата Иннокентия. Он вышел из капеллы и через несколько минут без особого труда, без всяких препятствий оказался вне замка Святого Ангела.

Он шел дальше, и, чем дальше шел, тем быстрее становились шаги его. Свежий воздух опьянял его, голова кружилась, во всем теле чувствовалась слабость. превозмогал себя и все шел, спешил скорее из Рима, на свободу… Теперь надо быть как можно дальше отсюда!..

И вот уже за ним остались последние жилища Вечного города. Он на воле, среди простора. Тут только почувствовал он всю свою усталость, всю боль, с каждой минутой усиливавшуюся в его сердце. Он не мог идти дальше и почти упал на землю.