Тайны Полюса - Кристель Дабо

– Оказывается, госпожу Беренильду расстроило мое поведение, – пролепетал шевалье неуверенно, но достаточно громко, чтобы быть услышанным всеми.

Офелия не могла сдержать удивления. Неужели разговор, который состоялся у нее с шевалье, потряс его больше, чем она ожидала?

– Это… больно? – произнес шевалье дрожащим голосом, слезая со стула.

– Снимите очки, – коротко приказал Фарук, вставая с кресла с медлительностью хищника перед прыжком.

Шевалье покорно вновь снял очки, беспомощно прищурился и тут же издал пронзительный крик. Фарук наклонил свое огромное тело вперед и сгреб рукой лицо мальчика, запустив пальцы в его белокурые локоны. Шевалье сжался, судорожно вцепившись в рукав Фарука. Его скрюченное тельце, кажущееся совсем крошечным рядом с гигантской фигурой Духа Полюса, извивалось не переставая. И невозможно было понять, что служило тому причиной – боль, удушье или ужас.

Офелия не любила шевалье, но сейчас она за него испугалась. А среди Миражей, членов его Семьи, никто и глазом не моргнул, глядя на эту жуткую сцену. Девушка инстинктивно вскочила, мимоходом ударив локтем барона Мельхиора в живот.

– Не вмешивайтесь, – прошептал он. – Все будет хорошо, обещаю вам.

И действительно, произошло то, чего Офелия никогда не видела раньше: из тела шевалье поднялся серебристый пар, как будто от него отделилась какая-то субстанция. Его покидала сила Семьи, как душа покидает тело умершего. Наконец Фарук небрежно выпустил мальчика, и тот, задыхаясь, рухнул на помост. Его лицо было заклеймено большим черным крестом от прикосновения руки властителя.

– Отныне, – медленно сказал Фарук громовым голосом, снова усаживаясь в кресло, – вы не причините вреда Беренильде.

Удивление в глазах матери Офелии сменилось волнением. Оно передалось даже украшавшим ее драгоценностям: профиль Артемиды, вырезанный на розовом фоне ее любимой камеи, испуганно разинул рот.

– Господин Станислав, – продолжал прокурор монотонно, не дожидаясь, когда шевалье встанет на ноги, – вы обвинялись в измене вашей семье. Поэтому вы лишаетесь своей силы. Где ваш законный опекун? – спросил он, мрачно глядя на собравшихся.

– Он исчез в ванной, – ответил шевалье слабым голосом, шаря по полу в поисках очков. Его лицо, едва видное сквозь знак позора, приняло зеленоватый оттенок, как у человека, которого сейчас вырвет.

Офелия была поражена, увидев в зале оживленный обмен голубыми песочными часами. Теперь, когда шевалье лишился силы, которой он так злоупотреблял, присутствующие явно испытывали огромное облегчение.

Что же касается таинственного исчезновения графа Харольда, то прокурора, казалось, это больше раздражало, чем тревожило.

– В самом деле… в моем досье это указано, – проворчал он, проглядывая разложенные перед ним документы. – Итак, господин Станислав, раз ваш опекун предпочел внезапно исчезнуть, вы сегодня же будете отправлены в Хельхайм.

– О нет, – взмолился шевалье, продолжая шарить по полу в поисках своих очков; еще никогда он не выглядел таким жалким. – Я хочу остаться с мадам Беренильдой, я буду слушаться. Ну пожалуйста!

– Что это – Хельхайм? – шепотом спросила Офелия у барона Мельхиора, пока публика аплодировала.

– Специализированное учреждение, – пояснил тот. – Оно находится на спутнике Полюса, совсем маленьком ковчеге. Туда высылают провинившихся детей, чтобы убрать их с глаз долой.

Полицейские унесли шевалье, а он все звал Беренильду, и издалека еще долго доносились его крики. Офелия должна была испытать облегчение при мысли, что больше ей не придется иметь с ним дело. Однако она лишь порадовалась отсутствию Беренильды – эта сцена надорвала бы ей сердце.

– Слушается следующее дело! – объявил прокурор, обводя взглядом зал. – А, вы здесь? – добавил он уже мягче, увидев Офелию. – Подойдите сюда, дорогая мадемуазель, сейчас ваша очередь. И пригласите сюда сестер господина посла! – приказал он жандармам.

Пока они все вместе поднимались по ступенькам на помост, Офелия чувствовала себя еще хуже, чем на сцене Оптического театра. Кунигунда не преувеличила: глаза Миражей горели ненавистью.

Фарук внимательно изучал Офелию, подперев рукой подбородок. От него исходили такие мощные волны, что ее нервы напряглись до предела. Юный референт, встав на цыпочки, шепотом напоминал ему о необходимости заглянуть в блокнот-памятку.

Офелия встревожилась, заметив, что это не тот молодой человек, которого она привыкла видеть рядом с Фаруком: у новенького не было знака Паутины между бровями.

– Зачем нас вызвали? – спросила она, волнуясь все больше и больше.

Прокурор сочувственно ей улыбнулся. Офелия удивилась, что этот человек в парике проявляет такую деликатность; улыбка явно не предвещала ничего хорошего.

– Очень необычное дело, дорогая мадемуазель! Мы вам чрезвычайно признательны за то, что вы прибыли незамедлительно…

– Где Беренильда?

Фарук прервал прокурора своим тягучим, низким голосом; его огромная рука отмахнулась от референта, как от назойливой мухи. Он был явно раздражен, но, к счастью для Офелии, остался в кресле. От его взгляда у нее даже на расстоянии раскалывалась голова, и ей казалось, что она видит мир через разбитые очки.

– У Беренильды много разных обязанностей, монсеньор, – ответила она, тщательно подбирая слова.

– А вы? Какие обязанности обременяют вас до такой степени, что я больше ничего о вас не слышу?

Офелия очень хотела сказать, что не получала от него никаких распоряжений (и слава богу!), но она вовремя удержалась.

– У меня гостят мои родные, монсеньор. Мы лечимся на водах.

– Я предоставил бы в ваше распоряжение свои ванны, если бы вы меня об этом попросили, – протянул Фарук. – Вместо этого вы меня вынуждаете переезжать к вам.

Значит, Фарук перенес весь столичный город на юг, чтобы найти ее и Беренильду? Офелия начала понимать, почему атмосфера в зале буквально пропитана ненавистью.

Вдруг она увидела, как ее мать направилась к Фаруку, шурша своим платьем. Девушка хотела ее удержать, но мать только шлепнула ее по руке.

– Мы не были представлены друг другу, дорогой монсеньор, – объявила она торжественно. – Предполагаю, вы питаете интерес к моей дочери, но хотела бы сделать несколько замечаний. Во-первых, я не могу одобрить то, как на вашем маленьком собрании относятся к женщинам, – сказала она, указывая на мужскую аудиторию, которая в это время смотрела на нее оценивающим взглядом. – Во-вторых, я считаю, что вы чрезмерно суровы с вашими юными потомками. И в-третьих, – заключила она, обращаясь на этот раз к фавориткам, – вам, сударыни, нужно научиться одеваться поприличнее. В вашем возрасте не подобает так оголяться, прикрываясь бриллиантами… Какой пример вы подаете моей дочери! Таковы мои замечания, – сказала она уже спокойнее, повернувшись к Фаруку. – А теперь окажите нам любезность, объясните, почему ваши жандармы оторвали этих юных особ от их дел? Ах, кто-нибудь может дать мне таблетку аспирина? – спросила она, прижимая ладонь ко лбу. – Не знаю, говорили ли вам уже это, дорогой монсеньор, но от вашего взгляда начинает болеть голова.