Черная сирень - Елизарова Полина

– Господи, хорошо, что ограничители стоят! – взвизгнула провинциалка и, осторожно приподняв сначала одну ногу, потом другую, осмотрела подошвы своих расшитых пайетками кроссовок.

– Мадам, да вы вокруг посмотрите! – закричал Арсений. – Это же мой город, мой! Я здесь родился и вырос! О высокомерный город, как же мне всегда хотелось тебя отыметь! И пусть сейчас это только иллюзия, пусть ты, великий и недоступный, снова посмеешься надо мной, но боже, какая это красота – схватить тебя хоть так, за лацкан твоего камзола.

Арсений был безусловно прав: небо вечернего города, нежно-акварельное на западе, а в самой глубине, вдали – точно холст и масло, местами поблескивавшее сусальным золотом, местами шелестевшее пурпурным бархатом и глазурное посредине, – это необъятное небо было похоже на сшитый ангелами императорский наряд.

От восторга у Варвары Сергеевны закружилась голова, и она уцепилась за Валерия Павловича.

– Варя, я же говорил, надо было оставить сумку внизу.

– Ты зануда!

– Возможно, но это безопасность.

– Сумку я никогда никому не оставлю, там вся моя жизнь: паспорт, кошелек, телефон, ключи.

Все, включая Самоварову, дружно загоготали и принялись жадно и счастливо упиваться красотой, раскинувшейся перед глазами.

У нее возникло минутное и непреодолимое желание сбросить сумку с крыши. Но Валерий Павлович, словно прочитав ее шальную мысль, выхватил сумку из ее руки:

– Так-то лучше будет. Доверь мне, хоть на десять минут, всю твою жизнь.

И снова дружный хохот.

– А теперь только вперед, господа!

Пот тек ручьями по спине Варвары Сергеевны, колено, отдавая тупой болью под ребра, дрожало и ходило ходуном, но она, старясь не отставать и ступать только на черное и ржавое, шла следом за Валерием Павловичем, изредка опираясь на его протянутую руку.

Группа остановилась на стыке двух крыш.

Позволив налюбоваться небом, город заговорил с ними всем своим многоголосьем.

Тут были и отчаянные аккорды дворовых гитар, и гулкие, величественные отголоски старинного органа, и пронзительные пассажи подъездно-кухонных гениев, и стоны нетерпеливых любовников, и предупреждающий перезвон колоколов, и переливы арфы, и настырные звонки велосипедов, и степенный грохот трамваев.

Варваре Сергеевне, никогда не знавшей нотной грамоты, вдруг захотелось написать песню.

Пока она, залипнув на месте и раздумывая над тем, как же это делается, вслушивалась в город, бутылка Арсения побежала по рукам, и даже важничавший парнишка-экскурсовод от нее не отказался.

– Валер, и я буду! Передай, пожалуйста.

– Ух ты, вот это событие! Давай, но только аккуратней. С простудой-то как, алкоголь?

– Говорю тебе, ты зануда! – отмахнулась Самоварова и, подначиваемая неутомимым Арсением, сделала внушительный глоток обжигающего напитка.

– Фотографироваться будете? Тогда советую пройти подальше, на третьей крыше есть возможность присесть, вон на те доски.

С самого начала вылазки на крышу Арсений затеял беседу с парнишкой-экскурсоводом, мешая тому полноценно делать свою работу. Он постоянно его перебивал, ловко вплетая в его заученную речь малоизвестные обычным людям домыслы и факты.

– Да ведь он, похоже, историк, – сказал Валерий Павлович, указав головой на балагура.

– Да… город – загадка. Обычная пьянь здесь осведомлена не хуже профессора, – отозвалась расфуфыренная провинциалка.

Арсений расслышал ее слова и в ответ лишь беззлобно усмехнулся.

Девчонки радостно визжали и, притянув к себе «немца», фотографировались.

– А он еще и женат, подлец, – констатировала Самоварова, подметив, что Арсений отнюдь не стремился попасть в общий кадр. – Валер, а пойдем к ним, попросим сделать снимок на память?

– Давай!

За пару метров до стыка с третьей крышей больная нога Самоваровой предательски подвернулась, и Варвара Сергеевна, поскользнувшись на блестящей заплатке, медленно заскользила вниз.

– Валера!

В какие-то секунды Валерий Павлович, обернувшись, оценил ситуацию и, смешно шваркая подошвами, слегка опередил Варвару Сергеевну и попытался остановить ее дальнейшее скольжение. Но тут Самоварова, повинуясь инстинкту самосохранения, внезапно сомкнула колени и присела, потянув за собой и Валерия Павловича. От неожиданности он потерял равновесие, и оба с жутким грохотом растянулись на крыше.

Экскурсовод и Арсений поспешили на помощь.

– Вы чего, пенсия?! Давайте-ка, не дурите здесь! Такими молодцами были… А вечер еще только начинается. Послушайте, господа, в мои планы ни «скорая», ни тем более морг не входят! – заголосил Арсений.

– Что, голова? Колено? – боясь пошевельнуться, Валерий Павлович едва обозначал слова губами.

Голова Самоваровой оказалась у него на груди.

– Тише…

– Варя, сейчас я что-нибудь придумаю, мы эвакуируем тебя отсюда.

– Тише… Я лежу и слушаю, как у меня под подбородком бьется твое сердце, – сказала Самоварова и громко добавила: – И еще я хочу написать песню.

Компания, стряхнув с себя минутный ужас, прыснула от смеха.

– Ну, пенсия, вы даете! Вы потрясающие! За вас! – завопил Арсений и, приложившись к бутылке, снова пустил ее по кругу.

На сей раз и хмурый бизнесмен, покончив на время с делами, хлебнул с такой жадностью, словно это была обычная вода. Крякнув, вытер губы ладонью, а затем грубовато, по-отцовски, толкнув в бок застывшего истуканом подростка, сунул ему в руки бутылку.

– Что тормозишь, сынок? Пей, пока не передумал!

Сказав это, он притянул к себе и сочно поцеловал в губы перепуганную жену, уже успевшую набрать телефон службы спасения.

Через полчаса, целые и невредимые, все спустились вниз.

– Я не понимаю, почему ты так со мной поступаешь! – Она уже не кричала, но в ее голосе было столько отчаянья, что каждое выплеснутое слово было похоже на маленькую задыхающуюся рыбку. – Именно сейчас, когда мне так тяжело, так невыносимо плохо, ты собираешься уехать…

По сжатым губам и ходящим желвакам Мигеля было видно, с каким трудом ему удается вести этот диалог.

– Почему ты не идешь к врачу? Мы неделю назад договаривались, и ты обещала…

– К какому, твою мать, врачу?! Я работаю, и у меня, если ты помнишь, семья!

– В том-то и дело, что семья… Галя, мне даже твои родные дают понять, что…

– С ними все в порядке! Сыты-обуты! И, в отличие от некоторых одноклеточных, моя дочь учится на отлично.

– Это твоя заслуга, Галя. – Сделав вид, что не расслышал оскорбления, Мигель притворно смягчил голос. – Ты много в нее вкладываешь, просто сейчас…