Дай умереть другим - Сергей Донской

– Цыц, соплюха!

Ну вот, худшие подозрения Калугина подтвердились. Не попадая ключом в замочную скважину своего «Опеля», он забормотал:

– Выяснять отношения на людях совсем не обязательно. А применять рукоприкладство в присутствии маленьких детей и вовсе недопустимо.

– Смотри сюда, чмо педагогическое! – прикрикнул Бреславцев.

Александр Сергеевич почему-то моментально сообразил, что призыв адресован именно к нему, хотя так грубо к нему уже давно не обращались. Повинуясь окрику и жесту, он заглянул под приподнятую полу пальто, наброшенного на девочку, и похолодел. Оттуда торчал ствол пистолета, направленный прямо в живот директора школы № 37. Однажды его уже называли «чмо», было дело, но в него еще никогда не целились из боевого оружия, и ощущение было такое, что хоть прямо отсюда в уборную беги, не потрудившись запастись бумагой. Только вот бегать Калугину никто позволять не собирался, это он понял без специальных разъяснений.

– Открывай машину, – скомандовал Бреславцев, – и садись за руль.

– Простите, как вас зовут? – спросил Калугин, с трудом проглотив комок, вставший поперек горла.

– Зови просто Лехой, – разрешил Бреславцев.

– Алексей, э…

– Говорю же тебе: Леха. А ты, кажется, Санек?

– Вообще-то Александр Сергеевич.

– Это Пушкин – Александр Сергеевич, а ты – Санек, педагог. Полезай в тачку.

– Но я не могу, – взмолился Калугин. – У меня руки дрожат, смотрите. Забирайте машину и делайте что хотите. Только без меня.

– Уссался? – насмешливо спросила лохматая девица.

По ее правой скуле размазалась кровь, но она чувствовала себя явно увереннее, чем Калугин, которого еще не били. «Пока не били, все еще впереди», – подумал он, и мошонка его сжалась от тоски.

Вождение автомобиля требует либо профессионального автоматизма, либо предельной сосредоточенности. У Калугина не оказалось ни того ни другого. «Опель» то норовил заглохнуть во втором ряду, то срывался с места, как ошалелый. Не езда, а ерзанье. Именно так выразилась девица, которую, как выяснилось, звали Ленкой. Необычайно бледная девочка, сидевшая у нее на руках, была Анечкой. Леха разместил мать с дочерью на переднем сиденье, а сам развалился сзади, небрежно поигрывая пистолетом. И у Калугина похолодела спина, когда до него донеслось:

– Слышь, Санек, поаккуратней там. Если нас остановят, первая пуля тебе. Бабы за заложниц прокатят, а ты на кой хрен мне нужен, сам подумай?

– У меня давление! – пожаловался Калугин и едва не стесал бок «Опеля» о расписной троллейбус. – Мне противопоказаны стрессовые ситуации.

– То у него руки, то давление, – прокомментировала Ленка, делая вид, что обращается исключительно к дочери. – Хлипкий мужик пошел, болезненный.

– В кино почти все дяди герои, – поддакнула Анечка. – А когда большие мальчишки отбирают у детей деньги, так ни один не вступится, все проходят мимо.

Директору школы № 37, который всегда отрицательно реагировал на меры физического воздействия, применяемые к детям младшего и среднего возраста, вдруг захотелось шлепнуть эту разговорчивую шмакодявку по губам. А потом хорошенько добавить ее разбитной мамаше, которая нравоучительно заметила:

– Такие, как этот, не проходят, Анечка. Они пробегают. Те, что посмелее, рысью. Остальные мчатся галопом.

Некоторое время ехали молча. Руль плохо слушался взмокших рук Калугина, но он постепенно наловчился вытирать их поочередно об штанины. И со второго раза попал пальцем в нужную клавишу, когда ему было велено включить радио. И прикуриватель сумел включить, когда опасному спутнику вздумалось подымить сигаретой.

– До следующего перекрестка дуй по прямой, а там свернешь налево, – бросил тот между затяжками.

– Понял, – откликнулся Калугин.

– Я люблю таких, понятливых, – похвалил его Леха. – Хотя лично ты мне не симпатичен. Драндулет у тебя хреновый, и за аренду ты с нас немилосердно драл. Одно слово – чмо.

– Условия договора всегда можно пересмотреть! – выпалил Калугин.

– Да ладно, не напрягайся. Сейчас доберемся до места, и гуляй на все четыре стороны.

«Опель» тут же увеличил скорость и пошел ровнее. Его уже не болтало из стороны в сторону, как в начале путешествия. Калугин освоился за рулем настолько, что перестал путать педали газа и тормоза, а ведь ног под собой директор по-прежнему не чуял. Дают себя знать скрытые резервы человеческого организма, догадался он. Те самые, которые просыпаются в критических ситуациях.

Между тем городская магистраль сменилась сначала загородным шоссе, потом – покореженной асфальтовой дорогой, проложенной мимо бесконечной заводской ограды, наконец – грунтовкой, тянущейся через раскисшие поля.

Все небо, от края до края, было усеяно вороньем. Всполошенные стаи неслись из никуда в никуда, как хлопья сажи, гонимые ветром. Скоро снег, холода, перебои с электричеством и отоплением. Ну и шут с ними. Лишь бы дожить до зимы, лишь бы…

– Тормози, педагог.

Нога Калугина отреагировала моментально, всех сидящих в машине бросило вперед.

– Шумахер, – беззлобно сказал Леха. – Вылезай, Шумахер, дальше мы сами.

– А как же я? – Сиденье под Калугиным утеплилось и повлажнело.

– Отсюда ты пойдешь на все четыре стороны, как я и обещал.

– Ну да, конечно.

Выбравшись из «Опеля», директор школы вопросительно посмотрел на последовавшего за ним Леху: что дальше?

– Север, восток, юг, запад, – перечислил тот, сопровождая слова взмахами левой руки. Правая держала пистолет. – У меня тоже когда-то был директор школы, так он на выпускном вечере нам стихи собственного сочинения читал. Вот, слушай. – Леха мечтательно улыбнулся. – Пред тобой открыты все дороги, выбирай любую и иди… Там-парам-парам… забыл… Счастье ждет нас где-то впереди… Нравится?

– Да, очень.

Волосы Калугина трепал ветер, полы плаща облепляли его ноги, которые никак не могли выбрать, в каком направлении двинуться. Впереди высилась громада какого-то недостроенного цеха. Городской пейзаж позади выглядел очень далеким и нереальным. Трубы завода слева не дымились, а справа чернела сплошная пахота.

– Я туда. – Калугин ткнул пальцем в сторону города.

– Это запад, – пояснил Леха. Улыбка на его лице погасла.

– Так я пошел?

– Пошел, пошел. Мелкими шагами. Я тебя провожу.

Там, где раньше у Калугина было сердце, стремительно разрастался ледяной ком. Такой огромный, что было совершенно непонятно, как он умещается в груди.

– Не надо, – попросил он. – Я никому ничего не скажу.

В ответ Леха указал ему стволом пистолета направление, куда следовало идти.