Мировой кризис. Восток и Запад в новом веке - Тимофей Сергейцев

Второе.

Наша идеология рухнула. Нет больше религии коммунизма. И слава богу. Есть, правда, реальный социализм – и он тотально и планетарно наступает. И мы знаем о нем больше всех. Но знанием этим воспользоваться нельзя в рамках религии демократии. Это не значит, что с религией демократии надо спорить (еще раз о споре). С религией вообще спорить невозможно. Мы и не спорим. Мы просто бубним себе под нос, что, мол, демократия – это здорово, но понимать мы ее будем сами и строить – тоже. Это еще Сурков придумал – «суверенную демократию». Это полезный прием уклонения, но работает только тактически. А время выходит.

Третье.

Раз по большому счету спорить с нами не о чем, пропаганда (западная – другой нет) неизбежно переходит к непосредственному извращению фактов. Точнее, обнаруживается – вне защитного пояса навязанного идеологического «спора», – что это извращение было там всегда и составляет суть дела. Нам не идеологию нужно строить как основание своего суверенитета (ничего более зыбкого и придумать нельзя), а избавиться от идеологии и пропаганды вообще (теперь – от западной). Суверенитет растет только из истории – ее мы должны знать. Второе, из чего растет суверенитет, – это действительные законы жизни больших сообществ людей. Их мы тоже должны знать. Вот и все.

Давайте для начала сформируем адекватную оценку происходящего, раз факты нам доступны и мы их знаем (в том числе – ценой жизни наших корреспондентов).

Почему мы все время называем это фашизмом? Ведь это очевидно неверно. А значит, позволяет с успехом так называть – в ответ – нас самих.

Фашизм – конкретно-историческое явление. Массовое истребление людей – явление всеобщеисторическое. Есть масса других вариантов.

Фашизм был суверенен и высокоразвит. На Украине – одни исполнители.

Фашизм действительно отличался от тех, кого он истреблял. На территории Украины друг друга истребляют люди, отличающиеся друг от друга.

Для взаимного истребления различия вовсе не требуются. Джонатан Свифт фиксировал социальный факт, что воевать можно из-за того, с какого конца разбивать куриное яйцо. Это и понятно – борьба за власть всегда идет в однородной группе, только в ней и стоит, и решается вопрос о власти.

Известный (и очень неполиткорректный) социологический эксперимент строится на разделении двух групп добровольцев на «зэков» (заключенных) и «вохров» (надзирателей). Сначала все хихикают и подмигивают, всем смешно. Потом – ну, давайте поиграем. А через пару суток – уже есть мертвые. Думаете, власть – это надзиратели? Нет, они подвластные. Власть – организаторы эксперимента. Можно прочесть отчеты, а можно посмотреть немецкий фильм «Эксперимент».

В украинской «Нацгвардии», в добровольческих карательных батальонах есть, наверное, и фашистские фанаты как таковые. Так же, как и фанаты футбольной команды «Киевское Динамо». Или ролевых игр по Толкиену. А состав правосеков еще разнообразнее – это десятки самых разных «игровых групп», порожденных неолиберальной культурой «свободного времени». Это не значит, что Донецк и Луганск бомбят тиффози или эльфы. Хотя и они тоже.

На Украине ее жители – и мы тоже – столкнулись не с фашизмом как таковым, а как раз с современной всеобщей управляемой демократией. Она внушает любой группе людей, выделенной по любому признаку (то, что у яйца – два конца, реальность), что она в принципе может делать что хочет, может изображать из себя фашизм, если это в данный момент работает и может стать модой.

Говоря только о фашизме на Украине, мы надеемся заклеймить врага, а на деле – боимся сказать правду и обсуждаем только наемников. Ведь мы тоже импортируем к себе всеобщую управляемую демократию.

Сегодня США не просто импортируют войну в Европу, но стараются превратить в податливое желе все политические институты Европы: государства, партии, правовые системы.

По мере того как от попыток тайного проникновения беженцы стали переходить к открытому бунту и штурму внешних и внутренних границ Европы, а их численное преимущество стало очевидным фактором, адепты политической конструкции Евросоюза все больше говорят о необходимости менять («развивать»?) общую миграционную политику. Сектанты светской религии, верующие в «европейские ценности», уповают на то, что «Европа выстоит» – мол, и не такое бывало в XVI (XV, XIV, XIII…) веке.

Однако не только решить, но и просто понять вставшую в полный рост перед европейским обывателем проблему невозможно ни в контексте «европейского гуманизма», ни в контексте миграционной политики.

Присмотримся к тому и к другому внимательнее, а также к связи между «евроценностями» и организованной миграцией.

Европейская миграционная политика до падения Ливии, разрушения Сирии, а также до ухода США из Ирака (она не изменилась и после указанных событий) жестко и прагматично преследовала экономическую цель обеспечения европейского капитализма дешевым контролируемым трудом. Левым позволили «освятить» этот процесс – якобы Европа предоставляет лучшие условия жизни этим людям. Не без того. Но отработать они должны по полной. Так, чтобы еще хватало на евросоциализм, чтобы можно было заменить собственный пролетариат на привозной. Да и как конкурировать с США, использующими дешевый китайский труд?

Непреодолимые трудности этой политэкономии сегодня уже видны невооруженным глазом.

Во-первых, национальные государства, из которых состоит Евросоюз, чужаков ассимилировать не могут в принципе. Особенно хорошо это видно на младоевропейцах и кандидатах в их ряды, таких как Латвия и Украина. Но и Франция с Италией ничуть не лучше. Германия успешнее всего справляется с полицейским контролем над чужими – видимо, сказывается исторический опыт.

Никто ассимилировать, натурализовать пришельцев и не собирался. Ассимилировать этносы может только историческая имперская политическая культура – русская, например. Идея толерантности (терпимости) и мультикультурализма состояла совсем в другом. А именно – в том, что новые граждане будут жить сами по себе, а старые сами по себе; и те и другие будут терпеть друг друга. Эта политика и рухнула, что признано ее собственными разработчиками. Терпение закончилось с обеих сторон. Общая «европейская культура» оказалась имиджевой фикцией. А тут вместо трудовых мигрантов, смиренно просящих разрешения, пришли другие – бездомные, озлобленные, спасающие свою жизнь и уже не просящие, а требующие убежища, услуг, денег.

Во-вторых, левые добились широких прав мигрантов на воссоединение семей – и вместе с трудовым элементом прибыл куда более многочисленный нетрудовой и сел на социальные пособия.

То есть миграционная политика не работает сама по себе, относительно тех задач, на которые она была рассчитана, а теперь прибыли люди совсем другого качества и в гораздо большем количестве. И конца-края этому исходу не видно.