Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

Коллекция импрессионистов, стоила дорого, но Мишель не собирался ее продавать. Иногда он даже покупал на аукционах новые этюды и наброски. У него были и Ван Гог, и Модильяни, и Таможенник Руссо.

– Надо будет в Испании пройтись по лавкам, – решил он, – Веласкеса я не найду, но, может быть, что-то интересное попадется. И девушки в Испании красивые, я помню…, – дверь скрипнула. Кузен, с порога, смешливо поинтересовался: «Очередной сомнительный Леонардо?»

– Не сомнительный, – отозвался Мишель, указывая на картину. Голубые, обычно холодные глаза кузена потеплели.

Наклонившись над столом, они смотрели на изящную, стройную, маленькую девушку в черном сюртуке. Она сидела на камне у ручья, в тени большого дуба, чуть повернув голову. Бронзовые волосы блестели в лучах заходящего солнца. Девушка лукаво, одними губами, усмехалась.

Мишель перевернул картину: «Мадам Марта де Лу, Париж, 1778».

– В духе Ватто, – наконец, сказал Мишель: «Твой прапрадед был отличный художник, Теодор».

Кузен кивнул:

– Бабушка Марта была бы рада. Надо ее в Лондон отправить, тете Юджинии. Пусть займет свое место, где положено, рядом с бабушкой Мартой и миссис де ла Марк…, – Федор помнил портреты на Ганновер-сквер.

Над рабочим столом Мишеля висела гравюра в рамке, его собственной руки, герб рода де Лу. Взглянув на белого волка, в лазоревом поле, на три золотые лилии, Федор положил руку на плечо Мишелю:

– Правильный у вас девиз. Je me souviens. Спасибо, что меня позвал, – кузен улыбался. Мишель велел себе: «Сейчас».

К его удивлению, Теодор не стал ворчать:

– Я тебя в тир отведу, в субботу. Ты оружия никогда в жизни в руках не держал, а я отлично стреляю.

– Зачем? – запротестовал Мишель:

– Я еду с мандатом Лиги Наций, я работаю в музее…, – кузен прервал его:

– В России я видел, что с музеями делали, и как расстреливали людей с разными мандатами. Купим тебе револьвер, перед отъездом. Считай его подарком, – они осторожно убрали картину. Теодор посмотрел на часы:

– Пора к маме. В десять встречаемся на Елисейских полях, у клуба…, – оглянувшись, он окинул Мишеля долгим взглядом: «Молодец, что в Испанию ехать не отказался».

– Это мой долг, – просто ответил Мишель. Солнце садилось над крышами Левого Берега, птицы стаей летели над рекой, дул свежий, прохладный, осенний ветер. Устровшись у стола, он зажег лампу. Надо было отослать письмо тете Юджинии.

В крохотной артистической уборной кабаре Le Gerny пахло пудрой и табачным дымом. В окруженном электрическими светильниками зеркале отражалась маленькая, хрупкая девушка. Она стояла в центре уборной, приподняв подол черного, строгого, закрытого платья. Девушка, было, открыла рот. Темноволосая подруга, опустившись на колени, быстро подшивала платье. Анеля замахала рукой. Закатив глаза, Пиаф пыхнула сигаретой. Анеля сделала последние стежки: «Нельзя говорить, если на тебе что-то шьют. Иначе память зашьешь».

– Иногда такое к лучшему, – сочно заметила Пиаф, присаживаясь к зеркалу, встряхнув коротко стрижеными, черными, кудрявыми волосами:

– Я бы предпочла кое-что не помнить, дорогая моя, из прошлой жизни, – она зорко посмотрела на Анелю:

– Мы с тобой похожи. Ты в детстве не разговаривала, я слепой была…, – они познакомились в ателье. После выступлений в цирке Медрано, и в мюзик-холле «ABC», на Больших Бульварах, Пиаф стала звездой Франции. Она рассказала Анеле, что еще год назад жила в комнатушке на Монмартре, и пела на улицах. Пиаф пришла в ателье с наставником, поэтом Ассо. Он учил девушку одеваться, двигаться на сцене, писал для нее песни.

Анеля обустроилась в Париже, сняв комнатку в Латинском квартале, неподалеку от Сорбонны. Девушка купила в рассрочку швейную машинку. По выходным Анеля подрабатывала портнихой. В ателье, на площадь Вендом, она ходила пешком. Мадам Скиапарелли, просмотрев эскизы Анели, одобрительно кивнула:

– Пойдете ко мне ассистенткой, мадемуазель Гольдшмидт.

Мадам Эльза внимательно осмотрела ее:

– Будете демонстрировать модели, с вашей фигурой преступно этого не делать.

Анеля покраснела.

Девушка просыпалась рано. Она варила кофе и яйца на маленькой электрической плитке и садилась на подоконник комнатки. За окном уходили к горизонту черепичные крыши Парижа, рядом возвышался купол Пантеона. Пахло сухими, осенними листьями, перекликались птицы. Анеля, иногда даже щипала себя, не веря, что все вокруг правда.

Работы было много. Она появлялась в ателье одной из первых, готовила расписание примерок, занималась черновой отделкой одежды, и участвовала в показах. Когда Анеля впервые вышла на подиум, в Le Bon Marche, в ателье, на ее имя, начали приходить письма. Девушку звали в Довиль, на Лазурный Берег, обещали снять ей квартиру.

Анеля выбрасывала конверты, к такому она привыкла в Польше. Цветы она раздавала по дороге домой, девочкам, торговавшим на улице. У других моделей в студии были покровители, политики, адвокаты, промышленники. Анеля слышала о вечеринках в Сен-Жермен-де-Пре, о коктейлях и автомобильных прогулках, о полетах в Ниццу и Лондон. Она пожимала плечами: «Я здесь не для этого».

На осенние праздники она ходила в синагогу. У Анели имелось рекомендательное письмо от пана Генрика, доктора знала вся Европа. На женской галерее Анеля рассматривала бронзу и мрамор, хрустальные люстры, шелковые туалеты дам. В Варшаве сирот водили в простую синагогу, неподалеку от Крохмальной. В Париже люди тоже говорили о преследовании евреев в Германии. Одна из девушек в студии приехала в столицу из Кельна.

– Мне повезло, – темные глаза Розы похолодели, – мои родители из Эльзаса. Мы имеем право на французское гражданство, а остальные…, – она посмотрела куда-то вдаль. Анеля кивнула, помогая ей надеть вечернее платье:

– Я знаю. У нас в Польше много беженцев из Германии. Но, Роза, такое не может продолжаться. Рано или поздно…, – девушка повернулась к ней и отчеканила:

– Рано или поздно Гитлер захватит всю Европу. И тогда мы все, – красивые губы искривились, – будем тереть мостовые зубными щетками, под смех штурмовиков, как это делали мои родители! Они проезжали мимо магазина папы, увидели на вывеске еврейскую фамилию…, – сглотнув, Роза перевела разговор на что-то другое.

По воскресеньям Анеля ходила в Лувр. Служащие привыкли к высокой, темноволосой девушке, сидевшей на диванах с альбомом. Ее принимали за художницу. В букинистических лавках, в Латинском квартале, Анеля покупала старые номера модных журналов и книги по искусству. Она запоминала, как рисует мадам Скиапарелли, точными, уверенными движениями. Ателье занималось не только одеждой. Мадам создавала и украшения, и шляпы и даже духи. Она говорила:

– Ни одна деталь образа женщины не должна ускользнуть от нашего внимания. Пуговицы мы делаем особые, подходящие только к своей модели платья или костюма.