Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

– Лето восемнадцатого года, было хорошее, – он покуривал, глядя на пустую эстраду, – теплое, дружное. Мы взяли Екатеринодар, пошли на Москву. Государя императора тем летом расстреляли, в Екатеринбурге. Его и семью…, – Федор тяжело вздохнул.

Он ездил к Деникину в гости. Старик любил Федора и радовался его визитам. Месяц назад, сидя у Антона Ивановича за чаем, Федор завел разговор об антикоминтерновском пакте.

– Я ему сказал, что пусть Германия и Япония воюют с Россией, пусть ее поделят…., – Федор услышал сильный, низкий голос Деникина:

– Дурак ты, Феденька. Твой батюшка покойный тебе, то же самое бы сказал, – отставной генерал прошелся по обставленной скромной мебелью гостиной. Он зорко посмотрел на Федора:

– Ничего у нас нет, кроме России…, – Федор, было, открыл рот. Деникин замахал рукой:

– Знаю, все знаю. Тем не менее, Феденька, повторяю тебе, без России мы ничто. Без нее русского языка не останется, книг наших, песен наших…

– Они давно о бандитах поют, Антон Иванович, – мрачно сказал Федор:

– Вы читали, что они с крестьянами сделали, с деревней. Расстреливают людей, потому, что у них корова имеется, – в эмигрантских газетах подробно освещали создание так называемых коллективных хозяйств.

Деникин отрезал:

– Поверь мне, Феденька, когда Гитлер нападет на Россию, нашим долгом будет помочь родине, – он помолчал:

– Русские люди поднимутся против большевиков, обещаю. Все вернется на круги своя.

– А нападет? – поинтересовался Федор. Из распахнутого окна тянуло сухим, острым ароматом осенних листьев. В голубом небе плыли на юг журавли.

– Вор у вора дубинку украл, – сочно отозвался Антон Иванович. Пришли его жена и дочка, и больше они о таком не говорили.

Он слушал разговор кузена и Оруэлла о Сталине, вспоминая слова Деникина: «Нашим долгом будет помочь родине».

Смотря на зал кабаре, Федор вспоминал ресторан Донона, где обедал с родителями весной четырнадцатого года, после Пасхи. Они жили в огромной квартире на Петроградской стороне. У отца был автомобиль, мать шила туалеты у парижских портных. Федор ходил в Тенишевское училище, играл в футбол и теннис, отец научил его водить машину. Они снимали роскошную дачу на курорте в Сестрорецке, с причалом для яхты. Отец работал главным инженером Путиловского завода, читал лекции в Технологическом институте, и консультировал по всей России.

Федор родился на Панамском канале, но первые годы жизни провел в Лондоне, под крылом бабушки Марты. Поехав на русско-японскую войну, родители оставили его в Британии. Он был единственным малышом в семье, кузина Юджиния училась в школе. Бабушка его баловала. Федор улыбнулся:

– Джон и Джоанна тоже подростками были. Увидеть бы ее сейчас, бабушку…, – после войны отец вернулся к строительству Транссибирской магистрали. Федор, с матерью, оставался рядом. Они путешествовали в особом вагоне. Родители учили его языкам, математике, и другим гимназическим предметам. Федор увидел и Байкал, и Амур, и Тихий океан.

– И хорошо выучили, – весело подумал он, – в Санкт-Петербурге, я отличником был.

Он помнил рождественскую елку на Петроградской стороне, дневное представление «Щелкунчика», родителей, уезжавших в оперу, или на бал, отца, в форме полковника инженерного ведомства, с орденами, мать, в шелковом платье с декольте, с уложенными в пышную прическу, белокурыми волосами.

– Началась война, – Федор налил себе половину хрустального бокала водки, – переворот, опять война…, – заиграл оркестр. Он, залпом, даже не поморщившись, выпил.

Федор поймал взгляд кузена:

– Вы тоже с Джорджем попробуйте. Говорят, в Испании есть советские посланцы. Познакомитесь с ними, они вас водку пить научат. Думаю, они еще не забыли, как это делать, в отличие от всего остального, – тяжело добавил Федор.

У Федора даже не спрашивали, собирается ли он ехать в Испанию.

– Да и зачем? – он слушал танго:

– Это не моя война. Хотя они против Гитлера. Как Мишель говорил? Долг каждого просвещенного человека, бороться с безумием. Я помню, отец отмахивался, когда дядя Михаил упоминал о большевиках. Папа считал их сумасшедшими, был убежден, что народ за ними никогда не пойдет. А немцы? – внезапно, остро подумал Федор:

– Неужели они подчинятся Гитлеру? Но Россия подчинилась. Ленину, Сталину. А кто не подчинился, тот бежал, как мы. Крысы покинули тонущий корабль…, – он разозлился на себя:

– Лучше, наверное, затонуть вместе с кораблем и сгинуть. Борьба бесполезна. Брехт уехал, Ремарк уехал. Их книги жгли на площадях. Зачем им, после такого, оставаться в Германии? – отогнав эти мысли, Федор щелкнул пальцами:

– Хватит о политике, господа. Мы в кабаре, положено танцевать. Я вижу Момо, – он прищурился, – с подружкой. Хорошенькая, кстати. Раздобудем третью девушку, – он подмигнул Оруэллу, – и посидим, как следует, – Федор послал за столик Пиаф бутылку «Вдовы Клико».

Он смотрел на изящный профиль подружки Момо. Темные, пышные, собранные на затылке волосы, переливались в свете прожекторов, щеки цвета смуглого персика раскраснелись. Девушка была в жемчужно-сером, вечернем платье.

– Она похожа на Роксанну Горр, – подумал Федор, – то есть тетю Ривку. Сестру дяди Хаима…, – вспомнив, что раввин Горовиц сейчас в Берлине, он решил:

– Сделаешь все, что угодно, а Набокова вывезешь и отправишь в Америку. Надо съездить к Корбюзье, составить список немецких архитекторов, художников, надавить на чиновников. Франция только выиграет, эти люди, признанные таланты. Франция и Америка…, – у Федора имелось два паспорта. Гражданство он получил сразу по возвращении в Париж. Все предки матери по отцовской линии были французами.

Девушка поднесла к губам бокал с шампанским, заиграли «Кумпарситу».

Федор поднялся:

– Начнем развлекаться, господа. Момо споет, но сначала пригласим дам за столик…, – он так и сделал. Пиаф кивнула. Подружка, высокая, тонкая, часто, взволнованно дышала. Девушка молчала, изредка подрагивая длинными ресницами. Глаза у нее были серо-голубые, большие. Федор заставил себя не вспоминать танго, что он танцевал с Анной, в Берлине. Он только сказал, что его зовут месье Теодор. Девушка выдавила из себя:

– Аннет…, Мадемуазель Аннет, месье…, – когда принесли бутылку шампанского, Пиаф шепнула:

– Месье Корнель, самый известный архитектор Франции, после Корбюзье. Я у него пела, на вечеринках. Очень богатый человек. И его кузен…, – Момо, отчего-то покраснела, – он в Лувре работает, художник. То есть реставратор…, – Пиаф, решительно, отпила «Вдовы Клико».

– Не надо ни о чем жалеть, – пробормотала она себе под нос. Месье Корнель появился у столика, и Анеля больше ни о чем не могла думать.

– Вы очень хорошо танцуете, – наконец, пролепетала она. Федор усмехнулся:

– Спасибо. Я вообще все хорошо делаю, мадемуазель. На совесть…, – он решил отвезти девушку домой, после программы.