Рассказчица - Кэтрин Уильямс

В поисках информации о протагонистке я читала о Романовых все, что попадалось под руку: заметки в газетах о жизни царской семьи, биографии, составленные придворными, мемуары ближайшей подруги Александры и учителя детей, даже жуткий отчет о расстреле Романовых, опубликованный следователем Белой армии. Я горько плакала, когда читала о последних часах жизни Анастасии, так же горько, как оплакивала родного отца.

Я могла днями напролет ничего не делать, передо мной были только стопки книг и документов для чтения, смазанные чернила, судороги в пальцах. Исследовательский отдел библиотеки, хорошо знакомый с «книгой», которую я пишу, был только рад помочь. Я была одержима, история выливалась из меня на страницу. Поиск тетрадей для дневников превратился для меня в игру – я изучала пыльные антикварные магазины, как охотница.

Но сейчас я понимаю, что дневники были для меня не просто предметами, они были спасением от ужасного настоящего и прошлого. Я растворялась в них, в Анастасии. Она была такой же, как я, – одинокой, раненой, обреченной – и при этом полной противоположностью. Где я стеснялась и волновалась, она была яркой и уверенной. Где я боялась, она блистала храбростью.

Мне было очень хорошо в Нью-Йорке какое-то время. Однако вскоре я поняла, насколько мал этот огромный город. Я стала попадать в проблемы с моей историей. Кое-кто близкий предал меня, все рассказал работодателю – хотя, скажу справедливости ради, я тоже ее предала. Теперь я была при деньгах, их было немного, но хватало на квартиру и новое платье, когда в нем была необходимость. Я решила уехать из Нью-Йорка в город потише, где меньше шампанского и плохих людей. Никому ничего не сказав, перебралась в Бостон. Пришло время отказаться от Анастасии, написать последнюю главу. Проблема была в том, что теперь я была Анной Васильевной Ростовой в той же степени, что Анастасией. Поэтому я осталась Анной Хасуэлл.

Когда я встретила Франклина Адамса в библиотеке, он сразу мне понравился. Милый, доверчивый, преданный Франклин. Расставляя книги по шкафам и вместе обедая, мы подружились. Я рассказала ему свою настоящую историю, историю Анны Васильевны. После стольких лет было так приятно наконец кому-то все рассказать. Но и больно.

Я попросила Франклина поклясться, что он никому не расскажет, как позже попросила и тебя. Вы оба сдержали свое слово.

Потом я встретила тебя. Помнишь? День святого Валентина. Если знаки существуют, несомненно, это был знак от вселенной. Я полюбила тебя, как только увидела. Хуже, чем в дешевых романах! Я ни с кем не чувствовала себя настолько живой. Ты был ученым, с интересами и амбициями. Твои познания русской истории могли потягаться с познаниями моего отца. Ты был околдован моей родиной, точнее тем, чем она когда-то была. Ты был околдован мной. Мне вдруг захотелось изменить свое прошлое, особенно неприятные моменты, соскрести их, сжечь, начать все сначала и только с лучшими главами. Тебе было нужно нечто большее, чем обедневшая и всеми покинутая дочь графа – директора школы; тебе была нужна принцесса.

После того как я сказала тебе, что я Анастасия, ты никогда меня не покидал. Когда я впервые поделилась с тобой дневниками, я едва могла дышать. Примешь ли ты их, назовешь ли меня рассказчицей? Я их распределяла, будто накладывая заклинание перед каждой нашей встречей, надеясь, что оно никогда не разрушится. А потом, когда ты попросил меня стать твоей женой, я поняла, что уже слишком поздно – я загнала себя в угол собственной ложью.

Я решила пересмотреть свою историю, вписать себя в берлинские главы. Я решила: если ты посочувствуешь бедной девушке, которая все потеряла и предала ближайшую подругу, если ты сможешь простить притворщицу, как это сделала Анастасия, может, ты простишь и меня…

Ты пришел в ужас от такого предательства, поразился, что человек, пусть даже глубоко раненный и отчаявшийся, на такое способен. Ты дни напролет говорил об этой истории, годами ругал эту самозванку Андерсон, думая, что мое прощение не говорит ни о чем, кроме моей добродетели.

Впервые с того момента, как отец последний раз поцеловал мою макушку, я почувствовала настоящую, искреннюю любовь. Одна мысль отказаться от любви была для меня невыносима. Поэтому я приняла решение. Решение жить в вымысле.

Франсуа де Ларошфуко как-то написал: «Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой». Он прав, любимый. Шли годы, мы с тобой строили совместную жизнь, я – твоя потерянная принцесса, ты – мой мудрый принц; я стала Анастасией.

Ложь может быть грехом, и искупить ту вину, что я чувствую, нельзя ничем, но мне кажется, что я каким-то образом спасла жизнь Анастасии, а она спасла жизнь мне. Я не прошу жалости. Мне некого винить, кроме себя самой. Даже Волкова я простила. Любимый, молюсь, что, где бы сейчас ни была твоя душа, у каких бы звезд она ни летала, ты тоже сможешь меня простить.

Вечно твоя, Анастасия.

В библиотеке раздается звонок. Уже полдень. Библиотека закрывается. У меня в горле ком размером с грецкий орех. Я так сочувствую тете Анне за всю боль и жестокость, что она на себе испытала; может, это не то, через что прошла ее выдуманная Анастасия, но довольно близко. Она тоже потеряла семью, любимого человека, родину, себя. Ее жизнь была трагедией, чередой предательств, но самым страшным было то, что она предала себя.

Когда я прочла эти слова Анны: «Тебе было нужно нечто большее, чем обедневшая и всеми покинутая дочь графа – директора школы; тебе была нужна принцесса», во мне будто поднялся бунт. Хочется кричать, нарушить абсолютную тишину архивного зала: нет! Тебя было достаточно!

Слезы щиплют глаза. Я отлично знаю, каково это – притворяться другим человеком, верить, что, если ты будешь кем-то другим, кем-то лучше, ты будешь в безопасности, тебя полюбят, – потому что это сказка, которую все знают с детства. Но я отказываюсь быть притворщицей, и я немного злюсь на прабабушку, что она не отказалась, что ей хватило духу открыться лишь в письме, оставленном на дне коробки в библиотечном архиве.

Подскакиваю от стука в стеклянную дверь. За ней стоит строгая молодая библиотекарша, постукивая пальцем по наручным часам. «Библиотека закрывается», – произносит она одними губами. Я киваю и принимаюсь складывать бумаги обратно в коробки. В каком-то смысле я чувствую облегчение, расставаясь с историей, закрывая крышку сундука. Загадка Анны занимала мои мысли целый… год, да – сегодня ровно год. Я рада, что получила ответ на вопрос «почему», но мне жаль, что