Глубокая охота - Андрей Андреевич Уланов

даже ночью рискованно всплывать, нам придется неделями жить под «хоботом», комиссар. Этот несчастный пляж — последняя земля, последний кусок солнечного дня и голубого неба надолго… может и навсегда. Статистика играет против нас, шанс не вернуться из первого похода на «слоновью тропу» — шестьдесят два процента.

Ярослав замолчал, переводя дух. Сейчас ему до безумия хотелось бы отхлебнуть из фляжки… но та лежала даже не в каюте — в углу комнаты, поверх стопки книг, за полмира от него.

— Будет хреново, — спокойно-будничным тоном подытожил он. — На «том берегу» в штабах тоже не дураки… не только дураки. Они знаю, что мы придём, не можем не прийти, они будут ждать. Наверняка добавив к обычным напастям кучу новых сюрпризов. Нас будут очень старательно убивать, а мы будем пытаться убить их… а еще — не сойти с ума в этой консервной банке. И в этом, Танечка-сан, мне… нам всем пригодился бы хороший комиссар. Только настоящий, а не пародия на лубок о Себастьяне Гаунте. Который… которая будет напоминать этим девочкам не про долг перед Империей и прочие абстракции, которые на ста тридцати саженях под градом глубинных бомб плохо воспринимаются, а… хотя бы вот про этот пляж. На который нам всем надо будет вернуться. Примерно так. А теперь можешь попытаться расстрелять меня за паникёрство и мысленную измену.

Он резко повернулся, вполне готовый увидеть направленный в голову ствол пистолета… но вместо этого увидел алую полосу. Даже не сразу понял, что это комиссарский кушак, который Сакамото сняла и зачем-то протягивает ему.

— Э-э… вы что делаете?

— Ваши справедливые упрёки глубоко ранили мое сердце, фрегат-капитан фон Хартманн, — звенящим от волнения голом начала комиссар, снимая очки. — С прискорбием признаю, что я оказалась недостойной возложенного на меня высо… — тут голос у Татьяны сорвался и девушка… рассмеялась.

— Ох, извини… те. Или мы все-таки перешли на «ты», командир?

— А?

— На самом деле, — поверх кушаках лег вакидзаси в ножнах и еще более увесистая кобура «фидерлеуса», а следом — шинель и фуражка, — я просто собираюсь последовать твоему совету.

— К-которому? — ошеломленно пробулькал Ярослав, глядя как Сакамото расстёгивает китель.

— Главному.

Китель, штаны и сапоги легли в общую кучу. Затем девушка с неожиданной силой схватила фрегат-капитана за шею, заставив пригнуться и впилась — другое слово подобрать было сложно — в его губы долгим… и очень даже чувственным поцелуем.

— Давно уже хотела, но все случая не было! Спасибо, что наконец поговорил как с человеком, Ярик! — и, прежде чем фон Хартманн смог выдавать в ответ хоть что-нибудь, Татьяна легко шагнула и «рыбкой» ушла в воду.

— «Ярик»? — пробормотал фрегат-капитан, глядя, как уверенно рассекает волны комиссар «Имперца». — Нет, боги, смилуйтесь, только не «Ярик»…

Затем он обернулся к рубке. Разумеется, вся дежурная вахта столпилась у ограждения и дружно глазела в их сторону.

Рысь. Ночная охота

«…Или действие, или простые человеческие радости; одно исключает другое; лётному составу должно сознательно уйти от мягкого света лампы над белой скатертью кают-компании во тьму ночного моря. Там, над безразличным и беспросветным океаном, можно полагаться только на себя и кровь предков».

«Боевые действия морской авиации в тёмное время суток» предисловие Мориса Ваксмахера.

Океан под крылом самолёта уже фосфоресцировал в ожидании скорого рассвета. Гребни волн тлели жемчужным внутренним светом; на этих широтах они расточали свою внутреннюю белизну с той же щедростью, с какой после наступления рассвета разливали под солнечными лучами аквамарин.

Флайт-станичница Марыся Пшешешенко, уроженка дальних — заходние кресы — границ Конфедерации, вела лёгкий морской бомбардировщик в учебно-боевой вылет. О приближении рассвета она узнавала по тем же приметам, по каким узнают про это в гавани Белого флота: по волнению, по лёгким складкам, что едва вырисовываются на постепенно наливающихся светом облаках. С каждой милей под крылом Марыся всё больше выходила на бескрайний азимут искренней огненной ярости.

Порой гул двигателя в ушах и вибрация самолёта будто стихали, расточались в белом калении искреннего бешенства, когда снедаемая внутренним пламенем stacja neba чересчур болезненно понимала, что в очередной раз упустила все сроки, и от неминуемого провала её отделяют последние судорожные движения стрелки на циферблате часов.

А как хорошо всё начиналось!

Взлетали ночные ведьмы по темноте. Упражнение полностью исключало любой свет. Именно поэтому Айвен Иванович Такэда пошёл на небывалый шаг — прогнал с палубы обычных людей и вывел на запуск четырёх — всего четырёх — целых четырёх — ночных экипажей их же подруг, флайт-станичниц.

Нерасторопные и косорукие по меркам будничной работы «цветного балета» высокородные помощницы готовили самолёт к запуску гораздо дольше, чем следовало. То их одёргивали головы «цветных команд», то сами девчонки одёргивали не в меру разошедшегося палубного. Но вместе они же обладали главным достоинством — «видели» без помощи глаз достаточно хорошо, чтобы не угодить под невидимые в ночи безжалостные тесаки пропеллера — и не дать оказаться под ним труднозаменимому специалисту.

О том, что именно сказал Такэда о тыловых нормах травм личного состава при действиях в условиях светомаскировки ходили самые разные слухи. Дежурная смена мостика вроде бы из командирского монолога даже что-то законспектировать успела — и вестовые теперь всерьёз прикидывали, как бы не продешевить с продажей крамольной стенограммы по рукам экипажа.

В любом случае, ВАС-61 «Кайзер бэй» директивой Белого флота обязали выйти на маршрут с хотя бы одной четвёркой ночных экипажей на борту. Времени на столь необходимую тренировку оставалось всего-ничего. Жалкая пара ночей, пока борт не ушёл слишком далеко от архипелага, и лёгкие судёнышки учебных мишеней хоть как-то поспевали в назначенные им квадраты.

Морской ястреб Такэда сделал ровно те два послабления своим экипажам, которые мог. Да, им всем предстояло лететь в свои квадраты, в разных направлениях. Да, все они должны были отыскать и поразить учебную цель — или хотя бы провести саму атаку в одиночестве. Да, всё это в условиях радиомолчания, а подача сигнала засчитывалась как провал в любом случае, кроме реального боевого контакта с противником. Очень маловероятного на таком удалении от имперской части архипелага боевого контакта.

Но зато и экипажи готовили к вылету настолько старательно, насколько могли. Разворот на обратный курс запланировали самую малость позже астрономического рассвета. Отрабатывать нормативы «тёмной», на одних родовых чкарах, посадки Такэда собирался уже на перегоне, в десятимильной коробочке вокруг борта, когда получится сделать это столько раз, сколько понадобится.

Для экипажа Пшешешенко-Пщолы по тем же причинам времени на облёт квадрата и поиск и вовсе почти не осталось. Две неудачи с ложным обнаружением