Погибель Империи. Наша история 1965–1993. Похмелье - Марина Сванидзе

Жизнь в СССР в 79-м – это прежде всего быт. Для писателя – тоска зеленая, от которой естественен уход в утопию. Политическая жизнь в СССР совершенно протухшая. Телевидение преподносит населению эту тухлятину и поддерживает массовую уверенность в том, что все это забавно. Анекдоты ходят в несметном количестве.

В это анекдотическое время весной 79-го года в Политбюро обсуждается вопрос – вводить или не вводить войска в Афганистан.

Сам факт, что решение о направлении войск в другую страну принимается в узком кругу, не представляет интереса. Это – норма для власти типа советской. Интересны другие обстоятельства, проявившиеся в ходе обсуждения афганской проблемы в Политбюро.

Во-первых, в Политбюро имеют слабое представление о том, что творится в Афганистане.

Министр иностранных дел Громыко 17 марта 1979 года на заседании ПБ прямо говорит:

Премьер Косыгин говорит:

Во-вторых, это незнание касается базовых элементов афганской жизни. Прежде всего роли религии. Жителей крайне религиозной страны Афганистана в ПБ легкомысленно называют поклонниками ислама.

В-третьих, в Политбюро большие иллюзии по поводу классового состава афганского общества. Из телефонного разговора Косыгина с Тараки:

Тараки давит: «Хотим, чтобы к нам послали таджиков, узбеков, туркменов, для того чтобы они могли водить танки. Пусть наденут афганскую одежду, и никто их не узнает. Это очень легкая работа, по нашему мнению».

Тараки давит на Кремль всю весну 79-го года.

Москва отвечает безвозмездными поставками вооружений. Кроме того, Косыгин обещает помощь продовольствием. Правда, продовольствия в СССР нет.

Поэтому Косыгин говорит Тараки: «Мы можем купить для вас пшеницу у американцев. Мы приняли решение поставить вам 100 тысяч тонн зерна на сумму 20 млн долларов. И решили повысить цену на газ с 21 доллара за тысячу кубов до 37 долларов 82 центов».

Дело в том, что СССР закупает в Афганистане газ, который компенсирует потери от сорванного газового проекта в Узбекистане. Повышение цен на афганский газ – скрытая форма финансирования выгодного политического режима.

Потом Амин убьет Тараки. Брежнев будет плакать: он совсем недавно целовался с Тараки в Москве.

Надо сказать, что больной Брежнев наиболее трезво смотрит на афганскую ситуацию. Он говорит:

Но через 9 месяцев, в декабре 1979 года, группой доживающих век сталинских выдвиженцев принято худшее из возможных решений – открытое военное вмешательство в гражданскую войну в мусульманской стране. И все это в рамках противостояния с США.

Авантюра в Афганистане окажется долгой и кровавой для страны и бесперспективной для власти.

Василий Аксенов в своем романе пишет о том, что имеет политическую перспективу. Аксенов пишет о набирающем силу национализме.

Главный герой Аксенова во время визита с Острова в Москву попадает в закрытую высокопоставленную баню. В том смысле, что в бане собрались люди уровня выше среднего, а может быть, и выше.

Аксенов пишет: «Вот здесь и была реальная советская власть. Идет неторопливая и явно деловая беседа. Страннейшее среди истеблишмента ощущение не вполне легальной власти. Мафия!»

И вот в этой бане среди шефов партии, армии и торговли, а также русской исторической аристократии появляется некий рядовой националистического движения. Так сложилось, ему посчастливилось. И неожиданно он получает слово.

«Он повернулся лицом к аудитории с горящим от неслыханной везухи взглядом. Он стоял, прикрывшись полотенцем, и говорил все громче:

– Православие, самодержавие и народность!.. Русская историческая триада жива, но трансформирована в применении к единственному нашему пути – Коммунизму!.. Незыблемая на все века народность – это наша кровь, наш дух, наша мощь и тайна!

– Братцы мои, да у него торчком торчит! – сказал вдруг со смешком ленивый голосок. – Вот так маячит! Ай да Степанов!

Степанов и сам не заметил, как у него в порыве вдохновения поднялся член. Ахнув, он попытался закрыть его ладонями, но эрекция была настолько мощной, что красная головка победоносно торчала из пальцев. Общество на финских полатях покатилось от хохота.

«Теоретик» затравлено взирал на хохочущие лица, пока вдруг не понял, что смех дружественный, что он теперь замечен раз и навсегда, что он теперь – один из них».

Как роман «Остров Крым», так и история разгона альманаха «Метрополь» отражает момент смычки националистов двух мастей – литературных и партийных. Главный партийный идеолог Суслов традиционно рассматривал русских националистов как одно из проявлений диссидентства и по этой причине сдерживал их.

В 79-м году «русская партия» наконец находит контакт со своими единомышленниками в аппарате ЦК КПСС. Еще в 78-м году из националистических кругов в Союзе писателей в ЦК КПСС направляются письма с обвинением либеральных писателей в русофобии и сионизме. В 79-м националисты добиваются успеха.

Именно им в лице Феликса Кузнецова и Станислава Куняева сверху поручен разгром альманаха «Метрополь».

Аксенов жесток в своих прогнозах. Он не дает никаких шансов, никакого будущего даже очень относительным, очень умеренным либералам во власти. В конце 70-х в ЦК КПСС уже нет спроса на тех немногих либералов, а точнее, антисталинистов, которые были советниками в ЦК в 60-х.

Они дадут о себе знать в перестройку, сильно и позитивно проявят себя. Один из них – Александр Николаевич Яковлев – сделает потом огромную работу, опубликовав тома архивных советских документов по всевозможным темам. Они не вызовут интереса у сколько-нибудь широкой аудитории, на них не будут ссылаться в школах.

У Аксенова в романе работник ЦК КПСС, курирующий Остров Крым, покончит с собой. Он любит Крым и трезво оценивает перспективы воссоединения: «Вот так не пройдет и года после воссоединения, и крымчане будут бояться друг друга, как мы. Они думают, что у нас от Крыма прибавится храбрости. Дудки, у всех только трусости достанет».