Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - Язон Туманов

И вот заведующий столом кают-компании какого-нибудь крейсера «Богатырь» наказывает уходящему на «Гиляке» в заграничное плаванье своему приятелю:

– Так ты смотри, Ваничка, когда будете в Кадиксе, захвати у Лакава уже и для нас ¼ пипы хереску Амантильяды; вот тебе и монета соответствующая на сей предмет…

А не дай Бог, у кого-нибудь из офицеров окажется приятелем хозяин Петербургской кают-компании Гвардейского экипажа! Гвардейские моряки – это публика, живущая не только на береговое, столовое, морское, квартирное и прочие виды денежного довольствия, а и с собственной мошной. Расход заграничного вина у них, конечно, нешуточный, и когда «Гиляк» грузит где-нибудь в Лейшиосе или Кадиксе бочонки портвейна или хереса, то ревизору его приходится выслушивать жалобные вопли баталера:

– Это же никак невозможно, ваше благородие! Весь погреб сухой провизии бочонками завалили! Ни до чего приступа нет!

Таким нагруженным приходит «Гиляк» в родные воды.

Вопрос с крейсером «Богатырь» решается просто: бочонки путешествуют на борту «Гиляка» до первой встречи обоих кораблей, когда перевозятся на шлюпках с борта на борт, без помехи и затруднений. Совсем иначе обстоит дело с бочонками и ящиками, предназначенными для береговых адресатов, ибо их надо свозить на берег. В Кронштадте – дело гиблое: зацапает таможня обязательно, и – плати пошлину. В Петербурге, если доведется зайти туда «Гиляку», – и того труднее.

И вот счастливый случай приводит «Гиляка» в Петергоф.

Более удобного места для своза контрабанды не найти на всем побережье Балтики и Финского залива! Правда, и там немало зеленых околышей, в особенности, во время пребывания в Петергофе царя и его семьи, но эти околыши ничего общего с таможней не имеют. Это – чины дворцовой охраны, неизменно появляющееся там, где имеет пребывать Государь. Они появляются одновременно с целой армией особой категории людей, носящих у обывателей Петергофа и Царского Села название «ботаников».

Да не подумает читатель, что люди эти действительно имеют какое-то отношение к почтенной науке, именуемой ботаникой. Ботаники в кавычках – это шпики дворцовой охраны, гуляющие по паркам Петергофа, Царского Села и прочих хороших и поэтических мест, посещаемых Государем и его семьей.

Когда Государь отправляется на летний отдых в Финляндские шхеры, то предварительно в избранное им место отправляется добрый отряд зеленых околышей и «ботаников». Околыши берут с собой стаю чудесно выдрессированных полицейских собак; это обычно чистокровные доберман-пинчеры, с короткой, блестящей, черной шерстью, с желтыми подпалинами, стройные, сильные и мускулистые. Каждого из них, когда охрана приходит в гавань садиться на пароход, ведет на цепочке его хозяин, одного которого он и признает, и не к каждому из них безопасно приблизиться.

«Ботаники» идут налегке и берут с собой лишь зонтики и калоши.

И вот, задолго еще до прибытия императорской яхты «Штандарт» в какое-нибудь Бьёрке, по его лескам и рощицам уже гуляют эти таинственные люди, с неизменным зонтиком под мышкой, глубокомысленно рассматривая каждый кустик, травку или деревцо, откуда и их прозвище – «ботаники». Весьма возможно, что длительное созерцание различных представителей растительного царства России способствует тому, что они, если и не знают латинского названия черемухи, то хорошо знают, когда она цветет, точно так же, как безошибочно вам скажут, в какие периоды липа пущает особенно сильный дух. Так что, как видите, название их ботаниками не вовсе лишено известного основания.

Зато до хереса и портвейна неоплаченных установленной российскими законами пошлиной, ни им, ни петергофским зеленым околышам нет равно никакого дела. Этим совершенно неинтересно, несмотря на зеленый цвет их фуражек, что это там за бочонки грузятся на подводу, подъехавшую к голове мола Петергофской военной гавани. Они знают твердо, что в этих бочонках не может быть динамита специального назначения, и этого для них совершенно достаточно.

На посыпанной мелким песочком, пустынной в этот час аллее, ведущей в гавань, показывается фигура Крумина.

Крумин – боцман Гвардейского экипажа сверхсрочной службы, с несколькими золотыми и серебряными углами на рукаве бушлата, гигант совершенно невероятного роста. Он – правая рука заведующего загородными судами и Петергофской военной гаванью, генерал-майора флота Аренса – маленького, худенького, очень живого и еще не старого, с вечно красным, обожженным пороховым взрывом лицом, с солдатским Георгием в петлице, полученным им от Скобелева еще в бытность гардемарином, под стенами Геок-Тепе, которые он взрывал перед штурмом в подрывной партии моряков Каспийского Экипажа.

Увидев Крумина, Накатов идет к нему навстречу.

– Здравствуйте, Крумин, – приветствует боцмана, подходя к нему, лейтенант.

– Здравия желаю, ваше благородие, – медленно, с достоинством отвечает боцман, подняв огромную руку к козырю фуражки.

– Ну, что ж, полезем осматривать пристань? Пожалуй, время? – говорит Накатов. – Ключи у вас?

– Так точно. Идемте, ваше благородие, уже пора.

Они спускаются по ступенькам маленького трапа к самой воде. В деревянной облицовке мола, с внутренней стороны, есть маленькая, едва заметная дверца, запертая огромным висячим замком. Крумин вынимает из необъятного кармана своего бушлата большой ключ, отпирает замок и толкает дверцу, которая как бы нехотя открывается, жалобно скрипнув на ржавых петлях. Из полутьмы открывшегося отверстия обдает Накатова сыростью. Сильно нагнувшись, лейтенант и за ним боцман пролезают вовнутрь. Став на первой же поперечной балке, лейтенант пережидает некоторое время, чтобы глаза попривыкли к полутьме, царящей под настилом мола. Если бы не щели между досками боковых обивок, сквозь которые проникает дневной свет, там царила бы кромешная тьма, и осмотр пришлось бы делать с фонарями.

Глаза скоро привыкают к темноте, и Накатов с Круминым трогаются в обход.

Под ногами огромные глыбы гранита, наваленные в беспорядке в воду. Над головой, по всем направлениям, – толстенные балки, поддерживающие настил мола; балки то перекрещиваются по диагонали, то тянутся вдоль, то поперек, то стоят вертикально. Между глыбами гранита журчит вода от набегающей снаружи волны, проливающейся с тихим звоном сквозь широкие щели обшивки. Пахнет морской водой, мокрым деревом и чем-то затхлым. Лейтенант и боцман осторожно пробираются вперед, почасту останавливаются и внимательно осматриваются по сторонам. На ходу приходится больше смотреть под ноги, нежели вверх и по сторонам, ибо очень легко оступиться и, сорвавшись с продольной балки, полететь на гранитные глыбы, а с этих – в воду. Надо смотреть непрестанно и вперед, ибо о выросшую на пути, внезапно, поперечную или диагональную балку можно легко расшибить лоб. Часто, когда лейтенант, согнувшись в три погибели, пролезает под балкой, его лицо опутывается густой сеткой паутины от подвернувшегося по пути паучьего гнезда. Паутина плотно прилипает к вспотевшему лицу, и лейтенант, чертыхаясь, подолгу отдирает, остановившись, прилипшие паутинки, щекочущие его разгоряченные щеки и лоб.