Властелин Урании - Кристиан Комбаз

– Стало быть, вы потратили три часа, готовясь к тому, чтобы потолковать с секретарем?

Жена Гайека знаком велела ей помолчать. Обед прошел тягостно, все были подавлены. Мой Господин в глубине души мнил, что император примет его без промедления, хотя теперь утверждал обратное. Ему было совершенно ясно, сказал он нам, что придется подождать несколько дней. Назавтра, в первом часу, он стащил меня с соломенного тюфяка, где я спал у его дверей, на лестнице, ведущей к спальне четы Гайеков. Он втолкнул меня в комнату, отведенную ему, и, затолкав в нишу с узким окошком, выходящим на крышу, церкви, прошипел:

– Ты можешь поклясться, что император не обманет моих надежд?

– Я этого не говорил, – возразил я.

Тот разговор врезался мне в память тем глубже, что я успел проснуться лишь наполовину. Часть моего сознания еще блуждала в туманном краю химер. Внезапно я заговорил со своим хозяином так, будто за моей спиной стоял его призрак, обитатель царствия небесного. В присутствии сей тени, умудренной запредельным знанием, я говорил с ее злополучным двойником, которого только недавно видел простертым во прахе.

Казалось, покойник пришел требовать от меня заверений в своем счастливом будущем.

– Но ты же возвестил мне, что Рудольф Габсбург удостоит меня своей дружбы!

– Есть много способов быть друзьями, и сверх того со временем можно перестать ими быть.

– Ты видишь меня разоренным?

– Я вас вижу разбогатевшим более, чем вы были богаты в Дании.

– Император предаст меня так же, как ранее – король Датский?

– Вы сами себя предадите, – вздохнул я, дивясь своей решимости произнести подобное предсказание, но его оно ничуть не испугало, он слишком привык договариваться с самим собой.

После этого он меня прогнал, помылся и снова приготовился к посещению дворца.

Но час его встречи с императором еще не пробил. Его снова принял секретарь Барвиц, от коего он получил новые уверения, что вскоре Рудольф призовет его к себе.

Весь тот вечер он сохранял превосходнейшее расположение духа, но о причине такой веселости помалкивал, чем изрядно взбесил Магдалену.

На другой день он посетил канцлера Румпфа, который по поручению императора должен был подыскать ему подобающее жилище неподалеку от дворца.

Его рассказ о времени, проведенном там, был на сей раз как нельзя более подробным, ибо гостеприимный канцлер поделился с ним чувством изумления, охватившим богемский двор при известии, что король Христиан IV согласился расстаться с ученым столь блистательного ума. Описывая нам знаки почтения, что расточал ему канцлер, хозяин не упустил ни единой малости, а в заключение изрек:

– Я отвечал этому Румпфу, что, вероятно, некий тайный промысел Господа и Провидения заключался в том, чтобы плоды моих долгих многотерпеливых трудов в области астрономии стали достоянием не столько датского монарха, сколько императора, короля Богемии.

На что дочь его Магдалена отозвалась так:

– Однако последний пока не дал вашему семейству ни единого талера, чтобы прожить в этом городе.

– До этих материй также дойдет речь, – усмехнулся он. – Когда я распрощался с канцлером, секретарь императора поджидал меня на площади перед дворцом, где стоял мой экипаж. Он мне сказал, что получил от его величества приказ без промедления проводить меня в предназначенный нам замок. Следуя его указаниям, кучер привез нас на вершину холма. Мы остановились перед высоким строением в итальянском вкусе. Насколько я понял, оно было возведено десять лет назад по распоряжению прежнего канцлера Курца, строительство обошлось в двадцать тысяч талеров. Так вот, Курц только что скончался. Император готов купить для меня этот замок у его вдовы, если он мне подойдет. Я побывал там часа два тому назад. По-моему, дом великолепен, он окружен садом, над ним высится сторожевая башня, и все это находится очень близко к императорскому дворцу, но…

– Но что? – спросила Магдалена, меж тем как ее сестра Элизабет, услышав, что речь идет об итальянской архитектуре, подавила нежный вздох, вспомнив Франца Тенгнагеля, которому во владениях герцога Тосканского угрожает столько невзгод.

Их отец продолжал властным тоном:

– Башня слишком тесна, там насилу хватит места, чтобы установить один квадрант, стало быть, я ему заявил, что для моих приборов это не подойдет.

Горестные стенания раздались в ответ, он же продолжал задумчиво и весьма превосходительно, словно перестав замечать Гайека и рассуждая с самим собой:

– Затем Барвиц мне сообщил, что император предоставит в мое распоряжение один из тех замков, от которых до столицы день пути, и я ответил на это, что мы прибыли с острова и было бы впрямь желательно поселиться там где мне было бы обеспечено спокойствие, благоприятствующее работе. На прощание он меня уверил, что император будет выплачивать мне годовую ренту, о которой сам поговорит со мной при нашей личной встрече.

Прошло два дня. К Сеньору, по-видимому, вернулись навыки придворного обихода. Он пригласил в дом Гайека портного, тот починил кое-что из его одежды и предоставил еще два летних камзола да один плащ подлиннее, больше идущий к его величавой фигуре. Звали этого портного Бернгард Прокоп, годами он был постарше моего хозяина, а моя персона не замедлила обратить на себя его внимание.

Как вы уже поняли, это он выучил меня моему искусству, и именно благодаря ему мне достался этот дом. Он умер, не оставив потомства, и его племянники обратились к императору с прошением об отмене моих прав на это жилье, но об этом я еще скажу пару слов попозже. Я и сейчас ясно вижу каждое его движение. Добрая улыбка раздвигала его желтовато-седую бороду. Уходя, он сказал Сеньору:

– У вас здесь есть один юный слуга, который жаждет учения.

На что мой хозяин отвечал:

– Если его томит только эта жажда, я совсем не прочь, чтобы он ее утолил.

Заговорив таким образом обо мне, Сеньор кончил тем, что упомянул о моем уродстве. Бернгард Прокоп захотел на него посмотреть, а когда увидел, разволновался так, что даже заплакал.

Еще день спустя император в полной мере осуществил все упования моего господина, приняв его без свидетелей, ибо чрезвычайно боялся чумы.

– Император был один, – рассказывал нам хозяин, – вокруг ни единого самомалейшего пажа. Он сидел на скамье, облокотясь на стол. Я поклонился, по латыни выразил ему свое почтение и благодарность за то, что он меня призвал. Сказал ему еще, что с большим запозданием откликнулся на его приглашение, и представил рекомендательные письма от архиепископа Кёльнского и герцога Мекленбургского. Он распечатал их, когда я еще продолжал говорить, однако читать не стал, а утомленным жестом отложил на стол, стоявший у него за спиной.

– Какой он? – спросила Элизабет.

Отец глянул на нее так, будто давал понять, что это любопытство – слишком женское. Ему-де не дано такого умения, чтобы описать императора. Пренебрежительным взмахом руки он отмел этот вздор и продолжал: