Never Fade Away - Барышников

вопросов. Его, блять, светлой ебанутой голове цены не было. — Наверное, лучше отдам его тебе. Знаешь, Ви, я как будто спал пятьдесят лет, а теперь проснулся.

Евродин уже собрался и ушел, а Ви все еще сидел за стойкой, потягивая виски и пытаясь уложить в себе кипящий вал эмоций, своих и Сильверхенда, переплетающихся в какой-то нескончаемо раскалённый клубок. Творившееся здесь сегодня вечером было той самой красотой, которая никогда не должна была исчезать. И соло с горечью и болью осознавал, насколько все это было глобальнее его самого, его жизни, его целей и способностей. Джонни не должен был умирать. Он должен был жить дальше и нести этот ослепляющий искренний жар, свое желание изменений и его воплощение. И было бы куда справедливее, если бы по итогам всего происходящего остался жить именно рокер, а вовсе не Ви, не умеющий ни вести за собой, ни вдохновлять на борьбу, ни пылать так яростно.

С момента приема капсул Сильверхенд не проявлялся ровно до того момента, пока слегка поддатый наемник не пошел отлить — и вот там-то, в узкой кабинке, освещенной неверным светом, рокербой его и сцапал, словно какое-то чудовище, блять, из кошмарных рассказов. Проявился беззвучно за спиной, когда Ви еще и застегнуться не успел, обвил внезапно, напугав до усрачки, сзади одной рукой за шею, дыша жарко в загривок, и ухватил без лишних прелюдий за и так все еще привставший от концертного перевозбуждения член, сразу забирая свой стильный охуительный темп. Ви и слова выдавить из себя не успел, как уже застонал от нетерпеливой грубой ласки.

Оба они, видимо, еще не освободились от владевшей ими раздирающей энергии, и соло только сейчас ярко осознал, насколько и ему самому необходимо было избавиться так или иначе от этого ебанутого зуда под кожей, этих не дающих покоя иголок, гуляющих по венам. Выдравшись из захвата Джонни, Ви стащил с себя майку и развернулся, впечатывая рокера в перегородку, и накрыл ртом его жесткие губы, облапывая жадно плечи, бока, живот и узкие бедра, расстегнул его ремень, дернул нетерпеливо вниз собачку молнии, ухватывая за член, размазывая по стволу уже выделяющуюся смазку. И Сильверхенд, усмехнувшись совершенно сумасшедше, опустил руки и запрокинул голову, разметав черные пряди по плечам, позволил наемнику до боли впиваться в свой рот, оцарапываясь о колючую щетину, сжимать до синяков кожу, ласкать грубо и ненасытно, своим раздражающим бездействием заводя Ви еще сильнее — до подсознательного, блять, вопля. Соло хотелось выбить из рокербоя неистовый ответ, заставить его содрогаться в том же изводящем возбуждении, которое сейчас накрывало его самого.

О том, что Джонни просто охуенно умеет сдерживаться, Ви узнал, когда тот глухо и угрожающе рыкнув, внезапно оттолкнул его от себя, тут же перемещаясь в ярком свете помех следом, одним резким движением развернул к себе спиной и впечатал всем телом в исписанную пошлыми граффити стенку.

— Поиграли и будет. Хорошего понемножку, — выдохнул хрипло и рвано в ухо наемника рокер, навалившись всем телом. — Штаны, блять…

И не было в этом никакой ласки, одно голое животное запредельное желание, когда Сильверхенд, вжав его телом в перегородку, не растягивал, а буквально ебал пальцами, начав сразу с двух. Но Ви стонал в голос, подмахивая и насаживаясь сам, наслаждаясь каждым движением.

Не позволяя и шевельнуться, рокербой, явно и сам слабо соображающий что-либо, крупно содрогаясь всем телом, толкнулся жадно, сразу проникая на половину длины и замер, задохнувшись от накатившего, видимо, волной возбуждения.

Не давая привыкнуть, Джонни, сжимая металлической рукой его загривок, драл соло размашисто и глубоко — иначе это и назвать было нельзя, но Ви даже в этом запредельном мареве желания и еле заметной за ним боли плавился от ощущения принадлежности — полностью и без остатка, слияния в единое целое до самого предела, до крика. Хотя и никогда у него самого-то не было мечты так жестко отодрать кого-нибудь в грязноватом сортире, не говоря уже о том, чтобы отодрали так его самого.

И даже когда с узнаваемым звуком открылась общая дверь, ведущая к кабинкам, явно впуская кого-то, жаждущего отлить, рокер не замер и не дал наемнику передышки, хотя тот, слабо осознавая, что его могут услышать, задергался, пытаясь вырваться из захвата. Живая ладонь рокербоя сомкнулась на его запястье и завернула одну руку за спину, фиксируя пока безболезненно, но прочно.

— Да кого ты, блять, стесняешься? — колено Сильверхенда надавило на внутреннюю сторону бедра Ви, заставляя расставить ноги еще шире, а узкий таз рокербоя двинулся скупо и коротко, позволяя ему проникнуть еще глубже, почти до возможного предела, выдирая из соло горловой стон, который он попытался сдержать, вцепившись зубами в собственное свободное предплечье. — Хочется стонать, так валяй. Это, сука, клубный сортир, а не консерватория.

Словно специально губы Джонни с силой впились в шею Ви сбоку, под самым ухом, оставляя наливающийся кровью синяк, и наемнику стало внезапно глубоко насрать, кто там может его слышать — тело выгнуло в судороге, словно через него пропустили электрический разряд и Ви, покоряясь, застонал в голос, уже слабо осознавая себя. И ему было наплевать на все, кроме одного — он, блять, хотел кончить, потому что возбуждение просто полосовало его в лоскуты, уничтожало без остатка.

— Хороший мальчик, — ухмыльнулся, тяжело дыша в его висок, рокер, и вновь двинулся в нем почти неощутимо, мучительно, на грани. — А теперь я хочу, Ви, чтобы ты мне кое-что пообещал.

— Что, блять? — в тумане ебанутого желания, не понимая, чего от него вообще хотят, соло только выгнулся вновь, отчаянно желая, чтобы Сильверхенд просто продолжал, а не замирал в этом невыносимом бездействии.

— Заткнись. Мне нужно одно — «Обещаю». Я не хочу больше слышать от тебя ни слова, блять, ни мысли о том, чтобы оставить тело мне. Я не хочу забирать твое тело, — словно издеваясь, рокербой качнулся вперед, не столько толкаясь внутрь, сколько просто вжимая Ви бедрами в стену, но задыхающийся голос его стал громче и злее. — Не хочу жить в нем, ты меня слышишь?! Скажи мне, потому что я хочу знать, что ты наконец-то это понял своей упертой тупой башкой, полной мыслей о самопожертвовании!

И Джонни, видимо, и правда, не шутил, потому что после этих слов замер выжидательно, лишь дыша тяжело и рвано, не давая наемнику ни шевельнуться, ни вывернуться, пока тот не взвыл хрипло и умоляюще вполголоса, понимая, что уже очень близок к тому состоянию, чтобы просто ебануться окончательно и бесповоротно.

— Да! Блять, да! — много времени на то, чтобы