Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Дмитрий Винтер

Продолжим о внутренней политике Грозного. Как мы видели, в 1572 г. Опричнина была отменена, однако, как считает Р. Г. Скрынников, в середине 1570-х гг. возник новый раскол придворной верхушки, в результате которого власть оказалась у «крайних» элементов, требовавших возврата к Опричнине. Как доносил имперский посол Д. Принц, осенью 1575 г. царь лишил жизни 40 дворян, составивших заговор против него[760]. Раскрытие очередного «заговора» – почти наверняка признак того, что теперь Иван Васильевич начал восстанавливать Опричнину – теперь под названием «Удел». Правда, как уже сказано, не вполне понятно, что (территориально) было новой Опричниной и что Земщиной и какая часть страны была подвластна Симеону Бекбулатовичу. Попробуем разобраться.

Указы о создании «Удела» Грозный обратил в форму челобитных на имя нового «царя». Так, тотчас после казни новгородского архиепископа Леонида (о ней дальше) последовала челобитная, чтобы «людишек перебрати, бояр и дворян и детей боярских и дворовых людишек». По новому законодательству, «князь Иван Московский» (так теперь официально именовался царь) мог принять себе любого из подданных Симеона, обратный же переход воспрещался категорически. «Удельная» армия стала римейком «опричной гвардии», взятые в Удел дворяне получали там поместья вместо земских. В общем, все как десять лет назад… Вот только новые выселения носили куда меньший масштаб, чем тогда, в частности, многие земские дворяне оставались в Уделе[761].

Похоже, что «земщиной» стали все же владения Симеона. Как уже говорилось, собственно ордынские земли ему не отдали (что косвенно подтверждает все-таки подставной характер его «царствования» – едва ли настоящий царь-хан не оставил бы за собой коренные земли Орды). Сам же Иван Грозный стал не только «удельным князем Московским», но и Псковским, и Ростовским, а также продолжал себя именовать «царем Казанским»[762], а кроме того, взял в непосредственное владение удельные княжества Дмитровское и Старицкое и «венцы» (Кремли?) Зубцова и Ржева. После «сведения» Симеона с трона в «Двор» (как снова стал именоваться «Удел») забрали также бывшие опричные земли – Поморье с Двиной, Козельск, Вологду, Каргополь[763]. Управление «Уделом» осуществляла «Удельная боярская дума» в составе Нагих, Годуновых и Бельских. Дмитрий Годунов возглавил политический сыск и, несмотря на «худородство», вскоре получил боярский чин. Его племянник Борис (будущий царь) вошел в удельную думу, кравчий Афанасий Нагой (дядя последней жены Грозного Марии) был назначен послом в Крым и там, кстати, «разоблачил» очередную высосанную из пальца «боярскую измену»[764].

Интересно, что, в отличие от Опричнины, «Удел» имел границы с иностранными государствами (на западе, а если власть Симеона не распространялась на ордынские земли, то и на востоке); возможно, это было связано с тем, что царь готовил новые наступательные операции в Ливонии (о них речь впереди) и при этом собирался «осчастливить» введением Опричнины и соседние страны: мы увидим, что амбиции, вызвавшие 15–20 лет назад «поворот на Германы», никуда не делись. Так что едва ли можно согласиться с Р. Пейном и Н. Романовым (применительно к этому времени), что «измученный царь отдал себя на волю волн».

Это утверждение опровергается хотя бы новой волной репрессий: перед «воцарением» Симеона Бекбулатовича Грозный казнил «многих бояр, чудовского архимандрита и благовещенского протопопа – своих прежних любимцев». Тогда же был убит архиепископ

Новгородский Леонид, казнен игумен Псково-Печерского монастыря Корнилий за то, что построил «подозрительно мощные» укрепления вокруг монастыря; та же участь постигла князя П. Куракина, князя Н. Р. Одоевского, боярина И. Бутурлина, нескольких окольничих и т. д.[765]А между тем именно Куракин в 1572–1573 гг., не получая помощи от Центра, своими силами подавил восстание в Поволжье[766]. Может быть, «перестарался» и задел интересы ордынцев, например, того же Симеона Бекбулатовича? Или самого царя, «перегнув палку» относительно его основной опоры?

Был ограблен до полной нищеты брат первой жены царя Никита Романов Юрьев (дед первого царя из династии Романовых), схожая участь постигла и дьяка Щелкалова, из которого «выбили» (буквально правежом) 5000 рублей и заставили разойтись с красавицей женой, отпустив еле живого[767], был казнен (посажен на кол) и глава первого послеопричного правительства князь Борис Тулупов, а его вотчина в Старице отошла «за бесчестье» Борису Годунову. Какое оскорбление нанес Тулупов Годунову, мы не знаем, зато знаем, что вместе с Тулуповым – в один день, но чуть раньше, на его глазах – была казнена (по другим данным – запытана насмерть, а перед тем изнасилована) его старуха мать (2 августа 1575 г.).

Короче говоря, после «воцарения» Симеона прошла новая волна репрессий. Р. Г. Скрынников, опираясь на очередной синодик казненных, говорит о десяти знатных репрессированных (включая князя Данилу Друцкого, бывшего опричника), трех подьячих (например, упоминаются Дружина Володимиров и Иосиф Ильин) и… пяти крестьянах[768]. Однако эти цифры (особенно последняя) выглядят, мягко говоря, недостоверными.

Помимо всего прочего, жертвой этих репрессий пал в том числе и личный медик царя Елисей Бомелий (уроженец Фландрии). Кроме собственно врачебных дел в отношении монарха и тех, кого последний разрешал или приказывал лечить, Бомелий выполнял и такую функцию, как «залечивание до смерти» неугодных тирану. Таубе и Крузе сообщают (возможно, преувеличивая), что он отравил до 100 военных и приказных по поручению царя[769].

При этом был он не только врачом, но и стукачом. Иван Грозный ему верил. Однако в конце концов «врач-вредитель» запутался в собственных интригах и вынужден был бежать. У самой границы, в Пскове, он был схвачен и доставлен в Москву, где царь сначала приказал вывернуть ему руки из суставов и высечь проволочной плетью, а потом чуть ли не собственноручно зажарил его на медленном огне. Впрочем, не дожарил, а бросил в тюрьму, где тот тотчас и умер[770]. Под пыткой Бомелий оговорил многих, в том числе троюродного брата царевича Ивана – Протасия Юрьева-Захарьина. Тот был обезглавлен 24 октября 1575 г. Но и самого сына отец заподозрил… Не отсюда ли тянется ниточка к загадочной смерти Ивана-царевича, последовавшей шесть лет спустя?