Загадочная женщина - Анна Экберг

— Что здесь происходит?! — кричит человек, держащий его за руку.

Какой-то врач, а может быть, тот Расмусен? Тишина. Йоахим смотрит на Эдмунда: у него из губы течет кровь.

— Займитесь им, — приказывает доктор одной из медсестер, кивая в сторону окровавленного Эдмунда.

Подходят двое санитаров, высокие сильные мужчины, готовые схватить его.

— Совсем с катушек съехали? — Невозможно не заметить озлобленности в голосе медика. — Это клиника. В двадцати метрах отсюда лежат дети, умирающие от рака.

Эти слова так и остаются висеть в воздухе. Йоахим опускает глаза вниз, тянется долгая минута позора.

— Елена очнулась, — сообщает врач, когда все уже немного отдышались. — Она хочет поговорить с вами.

И он кивает в сторону Йоахима.

— Но я — ее муж.

— Да. Но она ясно сказала, чего хочет.

Доктор подходит к двери и держит ее открытой.

Такое впечатление, что он пришел с войны. Это была первая мысль Елены, когда она увидела в дверях Йоахима. Кровь на одежде и немного на лице. Его волосы никогда не были такими засаленными и растрепанными. Неужели это Йоахим? Она смотрит, как он осторожно проходит вперед, становится у кровати и проводит рукой по одеялу. Почти прикосновение, от которого становится так приятно.

— Ты начал писать? — шепотом спрашивает она.

Он улыбается. Вот теперь она его узнает. Его улыбку.

— Ты жива, — говорит он и опускается на стул у кровати.

— Я хотела, чтобы ты меня больше никогда не увидел.

— Не говори так, — шепчет Йоахим.

— Жаль, что я не умерла.

Йоахим встает, бросается к ней, обнимает ладонями ее лицо и целует ее. От этого поцелуя на глазах выступают слезы. Он снова садится. Воцарившееся молчание заполняется всевозможными звуками госпиталя от аппаратуры, поддерживающей жизнь пациентов. Интересно, многие ли из них хотели бы бежать отсюда, как и она?

— Ты продал пережитое нами.

Она и сама не знает, почему сейчас об этом думает, но она об этом думает и чувствует, как появляются слезы. Только это в ее жизни было чистым и прекрасным.

— Что?

— Эдмунд показывал мне договор…

Йоахим перебивает ее.

— Постой. Это не так, — говорит он и начинает рассказывать о своих злоключениях, пододвигаясь к ней все ближе и ближе.

Он говорит настолько сбивчиво, что трудно уследить за нитью его повествования о том, как он нашел Луизу, о несчастных проститутках, которых забивают до полусмерти или даже до смерти, о подвале, о том, зачем ему понадобились деньги, о крюке в стене и ржавчине в сумке, о печи, о Луизе.

— А зачем? — спрашивает его Елена.

— Что «зачем»?

— Зачем ты все это делал?

— Потому что я тебя люблю.

Он отвечает так, словно это является самым очевидным фактом в мире, а она спросила его, сколько будет два плюс два.

— И я знаю, что ты ее не убивала, — заявляет Йоахим. — Ты ведь и мухи не обидишь. А вот зачем ты себя оговорила?

Он смотрит на нее в ожидании ответа.

Она долго ничего не отвечает. Но он ждет.

А может быть, единственно правильным было бы рассказать правду, какой бы отвратительной она ни была? Елена делает глубокий вдох, прежде чем приступает к рассказу.

Сначала слова выходят медленно и вымученно, и время от времени она замолкает. Но потом речь начинает литься свободно, и Елена повествует обо всех чувствах, которые испытывала, об этой ужасной правде, об Эдмунде и Каролине, о детях. О кровосмешении, об омерзительных тайнах семьи Сёдерберг.

Чем ближе к развязке повествования, тем чаще она останавливается. И вот, рассказав обо всем, она замолкает. Сейчас, когда он все это знает, когда он слышит, что женщина, которую он знал и которой верил, — убийца, всему наступит конец.

И все-таки она рассказывает все, как было. Что она помнит Луизу и что она ее убила. Что она еще не может вспомнить все подробности, но это всего лишь вопрос времени.

— Память начинает возвращаться ко мне. Мало-помалу, медленно, но я вспомню, я в этом уверена, — тихо говорит Елена.

Йоахим внимательно смотрит на нее. Пока она рассказывала, его рука пробралась к ней под одеяло, и он теперь держит ее за руку.

Елена запуталась. Почему он не отпускает ее руку? Почему не забирает свою обратно? Почему он не испытывает чувства отвращения, презрения, а задумчиво смотрит на нее? Никакой злости, а только задумчивость. Он качает головой.

— Более двадцати пяти лет я выдумывал истории, я жил выдумыванием этих историй… Никакая выдуманная история не может превзойти ту ложь и недомолвки, которые бывают в реальных семьях. Никакая.

Елена смотрит на Йоахима, совершенно сбитая с толку. Он замолкает, у него потемневшие глаза, он сжимает ее руку.

— Но ты не убийца. Ты не убивала Луизу Андерсен.

Елена пытается высвободить руку.

— Йоахим, я понимаю, что все это звучит ошеломляюще, но Луиза убита, и это сделала я. Я не та, которой ты верил. Ты никогда меня не знал достаточно хорошо. Никто из нас не знал меня, все это было неправдой.

— Единственное, что не было ложью, это ты и я, — возражает Йоахим. — Мы с тобой единственное, что истинно в этой истории. Я знаю тебя и знаю, что ты никого не убивала. Ты просто не могла этого сделать: ты самый добрый человек, которого я знаю. Ты чувствуешь чужую боль, даже боль пауков. Когда ты их видишь, ты пытаешься раздавить их и стараешься убедить саму себя, что это всего лишь паук и что все так поступают. Но ты не можешь. Ты берешь стакан и несешь его нежно и осторожно до самого окна. И даже открыв окно, ты не выбрасываешь паука, а аккуратно кладешь на внешнюю сторону подоконника и не отводишь взгляда, пока не убедишься, что он там удержался. И лишь тогда закрываешь окно. Ты не убийца, Елена. Я знаю тебя и уверен в этом.

— Нет, — не соглашается она.

— Что «нет»?

— Персонал… Все, работающие на фирме.

— И что с ними?

— Они ненавидят меня. Елена Сёдерберг — отвратительная стерва, которую все боятся. Я не та, кем ты меня считаешь.

Йоахим улыбается.

— У людей так же, как и у цветов…

Она больше не в состоянии разговаривать, ей хочется спать, она хочет заткнуть себе уши.

— Выслушай меня, Елена, — настаивает он, хватая ее за руки и заставляя слушать себя. — Человек должен найти такое место, где он мог бы пустить корни, и он должен жить с теми людьми, которые лучше всего к нему относятся, — шепчет он ей в самое ухо.

— Нет. — Она уже плачет.