Перст судьбы - Марианна Владимировна Алферова

может тебя миновать, если ты к нему прикоснулся. Эта сталь обоюдоострая, и у меча этого нет рукояти – только лезвия. Ты не заметишь, как порежешься, и не поймешь, что поранил другого.

Он провел пальцами по волосам, откидывая их назад. Волосы надо лбом у него сильно поредели и сделались из каштановых почти совсем седыми, лишь кое-где темное осеннее золото просвечивало среди паутинно-серебряных нитей. Когти на его пальцах были страшно изувечены, превратившись в уродливые наросты, – такими когтями не прочертишь линию на древесине, не начертишь знак на камне.

– Люди – не лурсы, в их словах нет многозначности, один обман, и его легко распознать. Только страх слушающих не дает понять, когда люди лгут, – сказал отец, и я не понял, было ли это напутствием или просто замечанием самому себе.

Сейчас, шагая по дороге, я почему-то вспомнил этот разговор. Мне стало казаться, что отец хотел сказать что-то иное или я его не так понял.

Лес был до странности тих: едва слышный гул качавшихся на слабом ветру крон да шорох падавших листьев – и все. Ни единого звука, кроме этих. Дорога петляла. Она как будто была не уверена в выбранном пути и дергалась из стороны в сторону, соскальзывая с земной тверди. В лесу пахло сыростью, грибами, палой листвой, серое полотнище дороги усыпали шипастые плоды каштанов. Мы с матушкой и с сестрами в детстве собирали их в лесу и мололи на ручной мельнице каштановую муку. Мы были бедны. Дом, который достался отцу по наследству, давно превратился в руины – серый остов стен с пробоинами окон, сквозь которые по ночам светили нездешние и очень яркие звезды. Я любил по ночам сидеть на груде камней и рухнувших балок и смотреть в звездные провалы. Я воображал себя императором Домирья и готовился к походу против варваров, которые обитали где-то на просторах Дивных земель.

А жили мы в двухэтажном домике, бывшей сторожке. Восстановить его и придать ему жилой вид – только на это хватило нашего упорства и жалких средств. Я мечтал, что когда-нибудь отстрою родовое гнездо, что снова заблестят в проемах стекла, а крыша оденется бронзовой черепицей. Я мысленно оглаживал ладонями рамы из светлого дуба, придумывал орнамент на каменный пол в большой зале. И по ночам мне снилось, как я сижу у камина и веселый огонь прыгает по сердито трещащим поленьям. А бронзовые олени сцепились рогами в бесконечном поединке на мраморной полке камина. Огромное зеркало в резной раме отражает залу: я вижу стол с белой скатертью до пола, расставленные на столе фарфоровые тарелки с небесно-синим орнаментом и сверкающее серебро, девушка в легком платье из пестрой тафты поправляет разложенные вилки, ножи и серебряные кубки. Она поднимает голову, я угадываю ее улыбку – и просыпаюсь…

* * *

Да, мы были бедны, но в нашем доме всегда было полно гостей, они приезжали друг за другом: едва исчезал один, как уже другой соскакивал с притомившейся лошадки у нас во дворе. Они всегда привозили одно и то же – старинные фолианты или древние свитки в футлярах. И я часто видел – дверь в кабинет отца оставалась открытой – как отец разворачивает очередной свиток изуродованными пальцами и склоняется над ним, будто норовит отыскать нечто воистину ценное. Иногда он просиживал над книгами ночи напролет, но всякий раз откладывал очередную рукопись с печальным вздохом: «Нет, это совсем не то». Что он пытался отыскать в древних трактатах? Новый смысл старинного слова? Неведомый никому чертеж, рецепт снадобья, заживлявшего раны? Матушка говаривала, что отец знает древние, ставшие мертвыми языки, еще те, на которых писали не только в первую эпоху лурсов, но во времена императоров Домирья. Ясно было, что он искал какой-то древний текст, но никому не говорил, что именно ищет.

* * *

Я внезапно остановился. Вернее, первым остановился Серый, а я сделал еще два шага, веревка натянулась, и я тоже замер. Впереди дорога раздваивалась. Она расходилась под острым углом так, что поначалу между двумя ее колеями росли в два ряда кусты остролиста. Потом зазор делался шире, появлялись деревья – ровная колоннада в один ряд, потом – в два, потом – в три.

Я смотрел на эту странную развилку и не знал, куда должен свернуть. Направо? Налево? На той карте, что я нарисовал, глядя с вершины Белой скалы, не было никаких развилок. Сверху виднелась только одна дорога через лес к замку. И не было ни одного ориентира, чтобы определить, какой путь верный. Если вместо одной дороги тебе предлагают две, как узнать, какую дорогу ты выбрал в начале пути?

Я слышал, что лурсы умели устраивать лабиринты, из которых никто не мог выбраться. И мысль, что я могу оказаться в подобной ловушке, заставила меня вздрогнуть всем телом.

Глава 3. Полпути

Я достал изодранную книгу и принялся разглядывать самодельную карту. Река и город за ней лежали дальше к северу. В любом случае я должен выйти к реке. Даже если я выберу левый рукав и дорога сильно отклонится к западу, или я выберу правый и дорога уйдет к востоку. А замок стоит недалеко от реки, как раз у моста, что ведет в город. Вопрос лишь в том, какой путь к замку ближе. Мне казалось с вершины Белой скалы, что дорога отклонялась к востоку. Но до развилки дорога так петляла, что определить точно стороны света не было никакой возможности. Небо было выбеленным, как хорошее полотно, светоносный диск прятался где-то за кронами. В который раз я пожалел, что не выпросил у отца северную стрелку – заключенная в стеклянный корпус, она магическим образом всегда указывала на север. Но сожаление это было мимолетным – я бы не сберег чудесную капсулу до нынешнего дня, она бы исчезла точно так же, как моя лютня и те вещи, что взял я в дорогу пять лет назад. Моя дорога – пока что только дорога потерь.

Итак, мне надо было выбрать путь, как метнуть кости в игре. Что-то мне подсказывало, какой-то уверенный и даже насмешливый голос, что мне надлежит свернуть на ту ветку дороги, что уходит вправо. Но это решение показалось мне слишком простым и как будто внешним, подсказанным духом леса. Кому-то нужно было, чтобы я выбрал именно эту ветку. Но я был упрям как истинный лурс, и, наклонившись вперед, как будто шагал против невидимого сильного ветра, двинулся налево.

Серый, нисколько не удивленный