Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь - Кэролин Стил

В периоды повышенной социальной мобильности застольные манеры приобретали еще большее значение. Для итальянских буржуа в эпоху Возрождения умение вести себя на званом ужине было столь же важным, как умение его организовать; и бесспорным авторитетом здесь служила «II Libro del Cortegiano» («Книга придворного»), написанная Бальдассаре Кастильоне в 1528 году. Рассказывая о жизни двора, Кастильоне, по сути, написал руководство для тех, кто жаждет вскарабкаться по социальной лестнице. Он перечисляет умения: учтивость, владение клинком, красноречие и, конечно, изысканные застольные манеры — необходимые воспитанному человеку. Впрочем, определяющим признаком куртуазности, по мнению Кастильоне, было непринужденное изящество, свойственное людям соответствующего происхождения, и sprezzatura (презрение) к тем, кто им не обладает. Книгу, по идее предназначенную для придворных, зачитывали до дыр все, кто надеялся, что почерпнутая оттуда мудрость обеспечит им доступ в высшее общество. Надежда эта, правда, была тщетной, поскольку сами усилия, предпринятые для того, чтобы туда попасть, автоматически делали человека изгоем в этом кругу.

Серьезный удар по такому заносчивому подходу нанес голландский гуманист Эразм Роттердамский: в своей работе «De civilitate morum puerilium» («О воспитанности нравов детских»), написанной в 1530 году, он утверждал, что учить правильно вести себя за столом следует всех мальчиков, а не только отпрысков аристократии. По мнению Эразма, застольные манеры являются основой распространения культуры в обществе: их ценность заключается в том, что они создают пример нравственного поведения «на глазах у людей»34. Хорошими манерами может овладеть каждый, ибо «никто не выбирает родителей или страну, но каждый способен сам развить свои способности и характер»35. У Эразма умение вести себя за столом становится залогом самосовершенствования, и такая незашоренность гарантировала широкую популярность его книге: «О воспитанности...» и в начале XIX века читалась в школах по всей Европе.

Тот факт, что в сословных обществах прошлого вокруг застольных манер разгорались такие страсти, понять нетрудно, но эта горячность была характерна отнюдь не только для них. В Америке 1920-х годов, где в теории царило полное равенство возможностей, молодая светская львица Эмили Пост сделала литературную карьеру, терроризируя соотечественников наставлениями по таким вопросам, как «следует ли подавать суп в чашках с двумя ручками или в тарелках?» (последнее «ни в коем случае» нельзя делать за ланчем) или «прилично ли передавать еду соседям по столу?» (неприлично)36. Инструктируя читателей насчет организации безупречных званых ужинов, Пост не забывала учить их распознавать, когда пригласившие их хозяева не способны «держать марку». «Дополнительные закуски, римский пунш и горячие десерты, — писала она, — подают только на официальных банкетах или за столом парвеню»37. Однако, несмотря на зацикленность на безупречных манерах, Пост в глубине души была единомышленницей Эразма, считая, что их может — и должен — приобрести каждый: «Манеры — это достаточно простые правила поведения, которым легко научиться, если они вам незнакомы. Манера — это личность человека, внешнее проявление его истинного характера и отношения к жизни»38.

Даже в современной Британии, где принято перекусывать на скорую руку, правила хорошего тона сохраняют свое значение. Для моего поколения «обед у королевы» был мечтой и одновременно грозным кошмаром, с помощью которого родители взывали к нашей совести и приучали нас правильно вести себя за столом. И хотя с тех пор питание британцев в целом приобретало все более беспорядочный характер, подобная честь по-прежнему является вполне реальной, пусть и редкой участью самых успешных из нас. На вершине британской социальной пирамиды (несмотря на просочившуюся в прессу

информацию о том, что за завтраком стол Ее Величества украшает пластиковая посуда фирмы Tupperware) безупречность застольных манер остается внушающей трепет необходимостью.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗАСТОЛЬЕ

За столом политические аспекты еды проявляются с особой наглядностью. Помимо проблем, связанных с получением приглашения, самому застолью всегда присуща иерархия. Для законодателя Солона символизм трапезы сделал ее очевидным инструментом формирования афинской демократии: он велел членам правящего совета регулярно обедать вместе на публике, чтобы демонстрировать народу свое равенство. В 465 году до н.э. на агоре для этой цели была построена особая трапезная — Толос. Это было единственное круглое здание на площади: его намеренно соорудили в виде ротонды, чтобы подчеркнуть — члены совета делят там скромный обед, а не нежатся на ложах, как во время симпосионов. Политическая символика круглого стола знакома всем — со времен короля Артура и до парламентских залов в современных демократических странах нам внушают одну и ту же мысль: подобные собрания подразумевают равенство и дружбу. Но не все политические застолья в истории были построены на такой же справедливой основе.

Римские пиры отличались беспощадной иерархичностью. Гостей рассаживали в строгом соответствии с их положением в обществе: самый высокопоставленный участник находился по правую руку от хозяина, и так далее в соответствии с рангом. Зачастую и у угощения была своя иерархия: унаследованная от греков традиция поровну делить общие блюда во времена империи исчезла из-за необходимости устраивать пиры с максимальным размахом. Те, кто с трудом мог себе это позволить, в качестве компромиссного решения подавали менее высокопоставленным гостям еду попроще. Этот обычай вызывал отвращение у Плиния Младшего. Он писал: «У меня всем подается одно и то же; я приглашаю людей, чтобы угостить их, а не позорить, и во всем уравниваю тех, кого уравняло мое приглашение»40. Плиний, однако, оставался в меньшинстве: для большинства римлян главная цель пира как раз и состояла в том, чтобы подчеркнуть сословные различия.

Среди знаменитых застолий мировой литературы, пир у Трималхиона из «Сатирикона» Петрония занимает нишу где-то неподалеку от чаепития Безумного Шляпника. Честолюбивый нувориш Трималхион пытается впечатлить гостей банкетом, длящимся всю ночь, и подает им такие диковины, как деревянную курицу, «несущую» яйца из теста с крохотными жареными птичками внутри, зайца, украшенного крыльями, чтобы он напоминал Пегаса, и вепря с корзинкой «желудей»-фиников в зубах, окруженного поросятами из пирожного теста41. Подача каждого блюда сопровождается театральным действом: так, вепрь появляется на столе под звуки труб, и одновременно в комнату впускается стая гончих, которые носятся вокруг, пока раб, переодетый охотником, разрезает тушу. На всем протяжении пира неотесанный хозяин потчует гостей своими многословными комментариями: он даже ухитряется испортить впечатление от собственной щедрости, признав, что кабана уже подавали накануне, но гости не смогли его съесть. Застолье превращается в отвратительный дебош: гости мочатся в вазы, пускают ветры и занимаются любовью со всем, что движется.