Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Фетровая шляпа и бант работы Дома моды Эльзы Скиапарелли из коллекции Билли Боя, 1949. Публикуется впервые. (Из личной коллекции Александра Васильева)

Бесчисленные кинокомпании построили свои павильоны перед моими окнами. Звезды, мужчины, и женщины, молодые звездочки репетировали под моей вывеской. Однажды приехала немецкая компания с насосом и пожарными шлангами и направила струи воды из Сены в сторону бутика. Клиенты, в наши дни уже не столь многочисленные, пригнулись под душем, стараясь не промокнуть до костей… Я бегом спустилась и попросила полицейского прекратить этот потоп.

«Но, мадам, – ответил он, – если туалеты дам будут испорчены, они придут к вам и закажут новые, это будет прекрасная сделка!»

Испорченные платья всегда напоминают мне пьесу Сартра[193] «Дьявол и Господь Бог», для которой мне заказали сделать костюмы. Это была необыкновенная пьеса, поставленная и сыгранная необыкновенным образом. Впрочем, драматургия Сартра всегда вызов. «За запертой дверью» – моя любимая пьеса вот уже десять лет, я видела ее шесть раз и с удовольствием прослушала бы снова некоторые отрывки.

Итак, Симона Беррио[194] и Луи Жуве[195] заказали мне костюмы для спектакля «Дьявол и Господь Бог», кстати говоря, одна из последних пьес, поставленных Жуве. Там было почти восемьдесят костюмов, некоторые из шелка, бархата или меха, другие из мешковины. Но все претерпели одну и ту же участь: их топтали ногами, вываляли в грязи, порвали, разорвали на куски, пока они не стали похожи на лохмотья. Позже любительская труппа отказалась от них после благотворительного представления в деревне. Всякий раз, когда я делала костюм, его находили слишком прекрасным, и я все время спрашивала себя, почему мне доверили эту работу, одновременно возвышенную и оставляющую чувство разочарования.

Во время репетиций Жуве рычал как Юпитер[196], а художник Лабисс[197], Симона Беррио и я обсуждали проблему богатства и бедности. Пьер Брассёр[198], обладавший зычным голосом, один из самых мужественных французских актеров, старался прервать нашу болтовню. Каждый день он требовал другой костюм; но был так естествен и зажигателен, что никто на него не сердился. Мария Казарес[199], молчаливая и замкнутая, держалась в стороне, а Вилар[200] изо всех сил старался казаться любезным. Распределение ролей, само по себе великолепное, столкнулось с большими трудностями, связанными, без сомнения, с сюжетом пьесы. Единственный день, когда мы расслабились, был связан с приходом улыбающейся Ингрид Бергман, которая хотела сфотографироваться на сцене. Спектакль «Дьявол и Господь Бог» стал сенсацией, и Сартр оказался победителем, посмев всколыхнуть мутную воду. Потревожь мутные воды – они сами собой становятся прозрачными…

Другая пьеса, посвященная теме отчаяния (на этот раз оно вызвано не высшими силами, но интригами людей), – «Консул» Менотти[201], совершенно незнакомого любителям театра.

Лично я слышала его «Медиума» в маленьком театре в Колумбийском университете. Публики на этом ярком представлении было немного, но она была не совсем обычная. Большинство зрителей были настроены скептически, и стиль молодого итало-американского композитора приводил в недоумение любителей классической оперы. Со своей стороны, я всегда ненавидела оперу и считала ее зрелищем устаревшим. Сама опера как жанр устарела на целый век, а что касается музыки, ее можно слушать по радио. Либретто обычно представляет собой нелепость, это не осмелишься прочитать даже отсталому ребенку, а интеллект любого взрослого грубо оскорбляет. Менотти написал свой собственный текст, осмелился придать словам смысл и представить все это публике, и она должна быть ему за это благодарна.

Когда «Консул» поставили в Париже, оперы Менотти шли одновременно в пяти театрах Нью-Йорка. Я присутствовала на премьере в «Театре Елисейских Полей», в обществе дипломата, когда-то занимавшего пост консула. Я была потрясена и духовно и физически этой пьесой, говорившей об унизительных правилах, которым должен подчиниться человек при получении паспортов и виз. Поскольку я прекрасно знала те превратности, с какими сталкиваешься в подобной ситуации, и ненавидела их всей душой, то была довольно восприимчива. Вторжение в частную жизнь с одной лишь целью – исполнить формальности приводит меня в отчаяние. Человек вынужден просить разрешения, чтобы прогуляться в этом мире, а ведь он должен быть свободным и открытым для всех. Рабское отношение к паспортам пришло к нам от русских, они их уже требовали до войны 1914 года.

Документы… еще документы… всегда документы! Робот-секретарь консула размахивает ими во все стороны и автоматически ставит на них штампы. Героиня, которой отказано, кончает жизнь самоубийством и поднимается на небо, но здесь от нее снова требуют документы. От волнения она теряет их и не знает, куда идти дальше. Я поворачиваюсь к своему другу-дипломату.

«Не говорите ему ничего! – прошептала его жена. – Один человек, которому он был вынужден отказать, когда был консулом, покончил с собой… вот точно как эта женщина на сцене». Конечно, он действовал по приказу, но он все равно страдал…