Управление - Андреас Эшбах

– Я, эм, сегодня поеду к подруге, – быстро пробормотала она. – К Мари. Наверное, я не вернусь к обеду.

– Ах, – Йоханна опустила руки и вздохнула с облегчением. – Хорошо, что ты мне сказала. Тогда я могу не торопиться. Сегодня будет только ужин. Очень хорошо.

Хелена, которую сейчас меньше всего беспокоило время следующего приема пищи, согласилась с ней. Она поспешно выпила свой кофе, захватила несколько книг и умчалась на велосипеде.

* * *

Даже в последующие дни и недели не возникало проблем с тем, чтобы проводить много времени на ферме Ашенбреннеров. Родителям было известно о беременности Мари, и, когда Хелена заявила, что ее подруге теперь нужен кто-то, кто сможет помогать ей по хозяйству, все отнеслись к этому с пониманием. Ее отец был готов петь дифирамбы всем немецким матерям, а ее мать принесла масло, Мари следовало втирать его в кожу живота, чтобы предотвратить появление растяжек.

И Хелена почти каждый вечер, когда позволяли работа и партия, ездила на велосипеде на ферму Ашенбреннеров, где Мари была полна энтузиазма и жизнерадостности и нуждалась в чем угодно, но не в помощи по хозяйству. Вскоре для таких визитов был установлен четкий порядок: Хелена припарковывала свой велосипед, заходила в дом и перекидывалась парой слов с Мари. Та убеждалась, что опасности нет, затем нажимала на старый бакелитовый выключатель, который, казалось, не работал – в любом старом доме были такие неработающие выключатели, оставшиеся от прежней электропроводки, – после чего Хелена быстро уходила в заднюю часть дома, а оттуда – в сарай.

Что в действительности делал выключатель, так это заставлял коротко мигать красную сигнальную лампу в убежище: сигнал о том, что идет посетитель и всё в порядке. Двойное нажатие означало «опасность». Тогда Артуру следовало выключить все, что потребляло электричество, и сохранять полнейшую тишину до отбоя тревоги.

Через несколько дней Артур сам спускал сверху лестницу, разумеется предварительно посмотрев в трубу, которая, подобно дверному глазку, позволяла ему видеть, что происходит внизу, под его укрытием. Хелена была очень рада, что ей не приходилось самой открывать створку, потому что у нее с трудом получалось орудовать прутом с крючком на конце.

А потом, когда Артур поднимал лестницу и закрывал заслонку, они сидели вместе в чудесном уединении и беседовали. О Боге и мире. О книгах, которые она приносила и Артур читал. Вновь и вновь возвращались к любимой теме Артура: роль компьютеров в развитии науки и техники. С тех пор он разработал немало новых теорий, например, что химия значительно выиграла от того, что теперь с помощью компьютеров можно быстро и легко проводить необходимые вычисления, благодаря чему сегодня стали доступны более эффективные удобрения и средства борьбы с вредителями, чем сто лет назад, и это значительно улучшило урожайность сельскохозяйственных культур.

– Без компьютеров, – считал Артур, – сегодня была бы установлена норма выдачи не только на продукты питания из трансатлантических стран, которые из-за эмбарго вряд ли попадают в страну, но и на основные продукты питания, такие, как хлеб и картофель.

Это казалось Хелене, как и большинство его теорий, довольно надуманным, но, во всяком случае, это было чем-то, о чем можно славно поспорить. Вообще с Артуром все было иначе, чем с любым другим мужчиной, с которым ей когда-либо приходилось иметь дело: он был первым, с кем она разговаривала легко, а разговор словно шел сам по себе. Никогда не было таких, казалось, привычных моментов, когда она не знала, что сказать, – наоборот, когда она была с ним, у нее было ощущение, что она превращается в совершенно другого человека, именно в ту Хелену, которой она всегда хотела быть.

Иногда Артур рассказывал о войне. Но это всегда были более или менее забавные истории: он рассказывал о перепутанных сапогах, сапожной ваксе на дверных ручках, надпиленных балках полевого туалета, эпизоды, как они спасли пьяного товарища от обнаружения и наказания или как они обвели вокруг пальца подлого офицера.

– Если все было так забавно, – в какой-то момент спросила Хелена, – то почему ты дезертировал?

Повисло молчание, во время которого Артур, казалось, погружался в себя, а его лицо постепенно становилось совершенно чужим.

Хелена испуганно смотрела на него. Ей не следовало так говорить? Она задела его за больное место, точно, но что будет теперь? Неужели он прогонит ее и скажет, чтобы она никогда не возвращалась?

– Потому что, – наконец сказал Артур изменившимся голосом, – на самом деле это было далеко не забавно. Поэтому. Вот почему я дезертировал. Я больше не мог этого выносить.

Хелена глубоко вдохнула, почувствовав дрожь в груди.

– Я могу понять, если ты не хочешь говорить об этом.

– Но я хочу об этом говорить, – резко возразил Артур. Он на мгновение закрыл глаза и уже спокойнее добавил: – Просто я не знаю как.

Снова это молчание, но здесь, в изоляции от всего остального мира, в этой каморке, казалось, что никто из них больше никогда не сможет ничего сказать.

– В Польше нам приходилось охотиться на сопротивленцев, – наконец начал Артур тихим, запинающимся, надтреснутым голосом. – Они прятались в лесах, вдоль рек, в одиноких сараях, пытаясь выждать в засаде наши танки или автомобили для транспортировки войск. Как и большинство людей, они не понимали, что можно запеленговать телефоны, что телефонной сети точно известно, где находится каждое устройство, потому что иначе она просто не работает. Мы получали сведения непосредственно на свои устройства, не только точные координаты, но и указания цели для наших минометов. Где-то некий компьютер знал, где находимся мы, где располагается следующий очаг сопротивления, запрашивал данные о ветре на текущий момент и вычислял, как мы должны настроить свои минометы. А потом мы это делали. Угол, высота, заряд, граната и выстрел. Иногда было видно летящие в воздух части тел. Могли бы создать и специальную машину, но ею были мы.

Хелена сидела как застывшая, ничего не говорила. Почему-то она знала, что не должна прерывать то, что сейчас происходило.

– А сопротивление… сопротивлением считалось все, что кого-либо не устраивало. Тут вообще не было никакого прощения, никакого понимания. Я имею в виду – мы только что разбомбили их страну, истребили их армию, обратили в бегство десятки тысяч человек: это же понятно, что время от времени кто-то будет вести себя несдержанно, не так ли? Но нет, мы люди высшей расы, мы хотим полного подчинения. В одной деревне, там был мужчина, крестьянин, пьяный, он поссорился с немецким солдатом, не знаю из-за чего, но вдруг он вытаскивает нож, завязывается драка, солдат ранен. Сколько воплей! Как будто это было самое чудовищное злодеяние. Было сказано, что сопротивление надо сломить любыми средствами – так хочет фюрер. Поэтому они пошли и совершили «возмездие». Бог ты мой – возмездие за удар ножом! Согнали сто двадцать человек и расстреляли, без суда и следствия, просто так. Треть из них вообще была не из деревни, а пассажирами, которых они вытащили из поезда, проезжавшего мимо деревни. К счастью, я был всего лишь водителем, мне не пришлось стрелять, но, вероятно, я бы выстрелил, если бы мне приказали. Это меня не отпускает. Что я бы тоже выстрелил. Что я заразился этим безумием, этим идиотским возмущением, в которое мы впали. Как будто у нас было право подчинять себе всех.