Перемена климата - Хилари Мантел

— О, миссис Элдред, мэм, вам не стоило произносить такие слова. Никто, никто не должен называть другого человека отребьем.

— Что? — Анна сперва даже не поняла. — Я ничего подобного не говорила! Я сказала, что он несет вздор, что все его оправдания никуда не годятся.

— Ну да, значит, он обманщик и отребье, — убежденно ответила Саломея.

Анна ощутила нечто вроде угрызения совести. Ей было известно, что в каждом языке имеются запретные слова и выражения, фразы, вроде бы невинные, но содержащие едва ли не смертельное оскорбление.

— Получается, я сказала что-то плохое? — спросила она дрогнувшим голосом.

Саломея кивнула:

— Энок теперь уйдет.

— Вот и славно. Этого я и добивалась. Увольнять его мне не хочется, но если он уйдет сам, из-за того, что я сказала ему правду, это будет его решение, а не мое. Мы сможем нанять другого садовника. Возможно, кого-то из тех, кто поселился у нас во дворе.

Собственный голос показался ей каким-то чужим, но Анна не придала этому значения. В те дни такое бывало часто.

То утро навсегда отложилось в ее памяти. С последнего дождя минуло уже много месяцев. В холмах горел буш, огонь подступал к близлежащим деревням и поселениям. Окрестные просторы дымились, порой вспыхивали; по ночам было видно, как пламя медленно движется, будто зараза по кровотоку.

Вышло именно так, как предсказывала Саломея: Энок удрал под покровом ночи. Хижина оказалась пустой, в ней не осталось и следа его пребывания, не считая четких отпечатков ног в пыли. Анна обнаружила утром те же следы на заднем крыльце дома, рядом с кухней. Возможно, Энок приходил попросить прощения, оправдаться? Если и так, он явно передумал и предпочел сбежать, раствориться в буше. К полудню уже наняли нового садовника, из числа гостей, и новичок поселился в хижине с белеными стенами. Занавески Энок забрал с собой, поэтому Анна села за швейную машинку, чтобы сшить новые.

За работой она размышляла: столько шума, столько неприятностей из-за какой-то ерунды. Сама она не терпела ни малейшей несправедливости, хотя и руководствовалась в жизни практическими соображениями; в конце концов, учителя попросту вынуждены вмешиваться в чужие споры, такая уж у них профессия. Но ничему нельзя научить, если прерывать урок каждые две минуты и устраивать судилище. «Мэм, мэм, Мозес стащил мой карандаш! Чого отнял мой стул! Эффат меня бьет и обзывается, дразнит драной кошкой!» Быть может, и случай с Эноком — нечто вроде детских препирательств в классе? Быть может, это все-таки Саломея из зависти украла юбку Фелисии? Не исключено. Ведь та же Саломея уверяла, будто видела в прошлом месяце, как Энок рано утром выходил из хижины Фелисии. Неужели садовник стал бы обкрадывать свою любовницу?

А почему бы нет, ответил Ральф, когда Анна поделилась с мужем своими сомнениями. Ральф выглядел чрезвычайно утомленным, словно эта ситуация окончательно его допекла.

— Ты была права, — сказал он. — Следовало выгнать Энока давным-давно. Что ж, теперь мы от него избавились. У-ти, какие мы большие! — Он поднял сына на вытянутых руках. — Выше крыши, а? Выше крыши, до самой луны! Какие мы большие и сильные! Интересно, когда уже твои волосики отрастут, как у сестры?

Кит сонно глядела на них из гамака, засунув палец в рот

— До самой луны! — повторил Ральф. — До самой луны, малыш, и обратно!

На следующий день Саломея сказала:

— Вечером будет гроза, мэм. Погода поменяется.

Стоял август, было прохладно, над холмами собирались тучи.

— Отлично, — ответила Анна. — Дождь нам не помешает.

Пусть прольет как следует, подумалось ей, чтобы заполнились пустые бочки. Пусть завтра будет холодно и сыро, пусть в саду кишат змеи, только бы набрать воды на зиму.

Днем, едва закончились занятия в школе, из сада приковылял Потлач. Пес тяжело переставлял лапы, словно те вдруг налились свинцом. На него это было не похоже, обычно он скакал и носился кругами.

— Что такое, Потлач? — спросила Анна. Пес добрел до хозяйки и привалился к ее ногам. — Что с тобой стряслось?

Потлач уронил свою большую, кудлатую голову, потерся носом о лодыжку Анны. Внезапно по его телу прошла судорога. Он неистово забился, будто в припадке, затем его спина выгнулась, и собаку начало тошнить.

Анна смотрела на несчастного пса, не веря собственным глазам. Позвала на помощь Ральфа, но того в доме не оказалось. Потлач будто съежился, как если бы его кости сократились в размерах от рвоты. Вонючая жидкость продолжала вытекать из его пасти, словно из незакрытого водопроводного крана. Желто-зеленая, смрадная, эта жидкость, эта желчь растекалась лужей вокруг лап собаки, по ковру, по комнате. Дышать становилось все труднее, вонь заставила Анну отшатнуться. Ничего подобного ей прежде нюхать не доводилось. Отвратительная смесь полупереваренных растений, жженой резины, запах страха, смерти и плоти, пожирающей саму себя. Жидкость текла безостановочно. Анна читала о раке, о болезнях, столь омерзительных, губительных и заразных, что даже самые добросердечные медсестры, истинные христианки, входят в палаты к таким больным с масками на лицах. Эта вонь, которой приходится дышать, тоже может быть заразной. Хотелось развернуться, убежать, спрыгнуть со ступеней переднего крыльца, вырваться на свежий воздух. Но мешало сострадание к мукам живого существа, заставлявшее оставаться на месте. Она видела, как ходят ходуном собачьи ребра, как у пса закатываются глаза; в ужасе поднеся ладонь к губам, смотрела, как подергивается куцый хвост, как подгибаются лапы. Потлач рухнул навзничь и замер в неподвижности на боку, а вонючая жижа продолжала и продолжала сочиться из его пасти. Откуда в его теле столько жидкости? Анна со стоном позвала собаку по имени: Потлач, мой бедный песик, что с тобой? Присела на корточки, положила обе руки на его тело. Шерсть была сырой, и казалось, будто внутри собаки колотится сразу тысяча пульсов.

Стоило прикоснуться к нему, как истечение жидкости прекратилось. Зловонная лужа на ковре перестала увеличиваться в размерах. В последнем сознательном усилии пес оторвал свое тело от пола, словно животное, которое в ходе научного эксперимента ударили электрическим током. Поднялся — и тут же упал с громким стуком. Испустил тяжкий вздох, содрогнулся, совсем по-человечески. По телу прошла судорога, губы разомкнулись, обнажив клыки. Глаза закрылись.

Но Потлач не умер. Когда Анна положила руку ему на голову, хвост коротко дернулся. Прошелся по полу, по мерзкой луже, и брызги попали ей на юбку. Анна выпрямилась и увидела в дверном проеме Ральфа, молча взиравшего на них.

— Яд? — прошептал он.

Больше ничего сказано не было. Они словно боялись говорить. Перенесли собаку на веранду, рядом со своей спальней, протерли шерсть, завернули Потлача в одеяло, спрыснули водой горячую морду в надежде, что псу хватит сил облизать себя. Анна осталась сидеть рядом с Потлачем, а Ральф выволок наружу изуродованный ковер, после чего натаскал воды, обильно полил пол дезинфицирующим средством и принялся оттирать омерзительные пятна с досок.