Моя жизнь. Южный полюс - Руаль Амундсен

На попечении нашего парусного мастера не было ни одной собаки, у него для этого не было времени. Правда, он охотно помогал мне присматривать за моими четырнадцатью друзьями на мостике, и все-таки что-то мешало ему поладить с собаками. Полная палуба собак как-то не вязалась с его понятием о жизни на судне. Он смотрел на эту аномалию с каким-то презрительным состраданием.

– Эй, да у вас тут на корабле собаки! – частенько говорил он, выходя на палубу и оказываясь лицом к лицу со «зверями». Бедные звери и не помышляли о том, чтобы покушаться на особу Рённе, но он им долго не доверял. Он только тогда чувствовал себя спокойно, когда на собаках были намордники.

В числе предметов снаряжения, о которых мы особенно пеклись, естественно, были лыжи. Ведь им, по всей вероятности, предстояло стать нашим главным оружием в предстоящей битве. Как ни поучительны были для нас отчеты Скотта и Шеклтона, мы не могли понять, почему в них говорится, что от лыж на Ледяном барьере не было никакого толка. Из описаний снежного покрова и прочих условий у нас, наоборот, складывалось впечатление, что там только на лыжах и можно передвигаться. Мы не пожалели сил, чтобы обеспечить экспедицию хорошими лыжами, и для ухода за ними у нас был опытный человек – Олаф Бьоланд. Имя этого замечательного лыжника говорит само за себя.

Когда при уходе из Норвегии возник вопрос, где хранить наши лыжи, мы решили, что ради них стоит потесниться, и все лыжи поместили под потолком носовой кают-компании. Лучшее, что мы могли придумать. Бьоланд, который последние месяцы пробовал свои силы на не совсем привычном для себя поприще моряка, во время перехода через полосу пассатов вернулся к ремеслу столяра и лыжного мастера. Лыжи и крепления были нам поставлены одной фирмой в Кристиании. Оставалось только пригнать железные скобы и пяточные ремни к обуви каждого участника, чтобы все было в полном порядке, когда мы подойдем к барьеру. Мы заготовили лыжи для всех, чтобы и те, кто останется на судне, могли во время пребывания у барьера при случае пройтись на лыжах.

За время плавания Бьоланд изготовил на все десять саней по паре запасных полозьев. При этом мы исходили из опыта эскимосов. У этих детей природы прежде не было материала, которым можно было бы покрывать полозья. Они выходили из положения, намораживая слой льда. Конечно, для такой работы нужны навык и большое терпение, зато ледяное покрытие, без сомнения, превосходит все остальные. Мы собирались испытать этот способ на барьере. Но собаки тянули так хорошо, что можно было спокойно обходиться полозьями из стали или гикори.

Первые две недели после выхода из Мадейры держался настолько свежий северо-восточный пассат, что можно было с одними парусами развивать и даже превышать расчетную среднюю скорость. Поэтому машина могла отдохнуть, а механики – заняться наладкой. Они без конца наводят чистоту и порядок в машинном отделении – им все мало. Нёдтведт воспользовался случаем заняться любимым делом – кузнечным ремеслом. Молот и наковальня не простаивали. Если у Рённе всегда находилось что пошить, то у Нёдтведта было что ковать: обивка на полозья, ножи, тюленьи багорки, ободья, болты, сотни крючьев для собак, цепи и так далее и тому подобное. Мы давно вошли в Индийский океан, а на юте день-деньской звенела наковальня и летели искры. Правда, в полосе западных ветров было нелегко заниматься кузнечным делом. Не так-то просто угодить точно по шляпке гвоздя, когда опорой служит неустойчивая палуба, и не очень-то приятно, когда горн по нескольку раз в день заливает водой.

Во время подготовки к экспедиции кое-кто в Норвегии шумел о якобы плачевном состоянии корпуса «Фрама». Дескать, он плохо ремонтировался, течет как решето, да что там, прогнил весь насквозь. Странно выглядят все эти разговоры теперь, когда подумаешь о плавании, которое проделал «Фрам» за два года. Двадцать из двадцати четырех месяцев провел он в открытом море, к тому же в таких водах, где крепость судна подвергается очень серьезному испытанию. А «Фрам» такой же крепкий, мог бы без всякого ремонта проделать все плавание сначала. Мы, члены экспедиции, еще до выхода из гавани прекрасно знали, насколько беспочвенны и нелепы эти разглагольствования о «гнили»; знали также и то, что вряд ли найдется на свете такое деревянное судно, на котором не приходилось бы время от времени откачивать воду.

При остановленном дизеле мы убедились, что достаточно поработать десять минут ручной помпой каждое утро. Вот и вся «течь». Словом, в корпусе «Фрама» никаких изъянов не было. Иное дело такелаж, тут было что покритиковать. Его недостатки всецело объясняются проклятой необходимостью считаться с финансами. На фокмачте должно было быть четыре прямых паруса, а у нас было всего два. На бушприте было два кливера, а нужно было ставить три, да денег не хватило. В полосе пассатов мы пробовали для компенсации ставить лисель рядом с фоком, а выше марсареи – трюмсель. Не могу сказать, чтобы эти импровизированные паруса украшали судно, но они прибавляли нам скорости, а это гораздо важнее.

В эти сентябрьские дни мы продвигались на юг довольно быстро. К середине месяца мы уже далеко зашли в тропический пояс. Особой жары мы не чувствовали; вообще, на ходу в открытом море жара не очень дает себя знать. В штиль на парусном судне, когда солнце в зените, основательно припекает, но ведь у нас работала машина, так что воздух не застаивался. Во всяком случае на палубе. Хуже обстояло дело в каютах под палубой, где порой становилось «чертовски тепло», как любил выражаться Бек. У наших отличных в целом кают был один порок – полное отсутствие иллюминаторов, никак нельзя проветрить. Но большинство из нас считало, что с этим вполне можно мириться. Из двух кают-компаний носовая, безусловно, была предпочтительной в жару; в холодных зонах, вероятно, было бы наоборот. На носу ведущий под баком к трюму коридор позволял проветривать помещения; на корме это было сложнее, да тут еще сказывалась близость машины. Жарче всего приходилось, конечно, механикам, но неистощимый на выдумку Сюндбек изобрел способ улучшить вентиляцию, так что даже и в машинном отделении была относительно сносная атмосфера.

Часто спрашивают, что все-таки лучше: сильная жара или сильный мороз. На этот вопрос нелегко дать однозначный ответ. И то и другое неприятно, а что неприятнее – в конечном счете дело вкуса. На корабле, наверно, большинство предпочтет жару, даже самую сильную. Пусть днем тяжело, зато как чудесно ночью. А после сырого холодного дня еще более холодная ночь – плохая компенсация. Для людей, которым надо часто ложиться и вставать, раздеваться и одеваться, теплый климат обладает несомненным преимуществом: проще одежда. Долго ли собраться, когда тебе почти ничего не нужно надевать.

Если бы наши собаки могли высказать свое отношение к тропикам, они, вероятно, в один голос ответили бы: «Спасибо, нельзя ли вернуться в более прохладные места?» Их одеяние никак не было рассчитано на плюс тридцать в тени, и ведь не переоденешься. Впрочем, неверно думают многие, будто собакам непременно подавай трескучий мороз, наоборот, они предпочитают тепло и уют. В тропиках, естественно, было чересчур тепло, но они от жары не страдали. Мы натянули над палубой тент от носа до кормы, так что все собаки лежали в тени. А пока они не подвергались прямому облучению солнцем, можно было не опасаться скверных последствий. Насколько хорошо они переносили жару, лучше всего видно по тому, что ни одна собака не хворала от перегрева. За весь переход от болезни подохли две собаки, причем в одном случае это была сука, которая произвела на свет восемь щенков, – после такого в любых условиях трудно выжить. Что до второго случая, то тут нам не удалось выяснить причину смерти. Но это не была заразная болезнь. Больше всего мы боялись какой-нибудь эпидемии, однако благодаря тщательности, с какой отбирались собаки, у нас не было и признака чего-нибудь подобного.