Портрет мужчины в красном - Джулиан Барнс

В Монпелье Тереза и Катрин узнают о трагедии лишь на следующий день, после доставки газет. В Париже Жан Поцци осматривает письменный стол отца и находит открытую незамысловатую книжку одного из первых отцовских покровителей – Леконта де Лиля; страницы испачканы кровью. Лондонская «Таймс» получает сообщение крупного телеграфного агентства «Экстел». И публикует его, как ни странно, в рубрике «Новости с фронта» под шапкой «Застрелен именитый хирург». На другой день та же газета помещает более подробный материал за подписью собственного корреспондента, озаглавленный «УБИЙСТВО ПАРИЖСКОГО ВРАЧА». В нем Поцци характеризуется как «в свое время – ведущий специалист в области женской хирургии во Франции, [который] внес неизмеримый вклад в развитие медицинской науки у себя в стране». Парижская «Фигаро» считает, что он – «искренний приверженец как науки, так и искусства, сам по себе – шедевр, великолепный представитель нашего народа».

В субботу, 15 июня, через два дня после того убийства, Катрин пишет в своем дневнике:

(Одно уточнение: до встречи со смертью ей было еще очень далеко.)

Через два дня она пишет мадам Бюльто, литературно одаренной хозяйке салона, которая без малого двадцать лет оставалась приятельницей (если не больше) ее отца: «Мы были попросту единым целым». А на следующий день более пространно объясняет своему мужу Эдуару Бурде: «Он меня дополнял до образа Катрин-победительницы. Он весь был соткан из счастья и успеха, а я – воплощенное страдание; он походил на некое переложение меня самой, наполненное радостью». Если у Бурде и были сомнения относительно причин их неудачного брака, то по прочтении этих слов, надо думать, сомнения развеялись.

Мадам Бюльто, со своей стороны, прислала Катрин одно из тех горьковато-слащавых писем, какие время от времени получают скорбящие. Катрин всегда жаловалась на безразличие отца. Мадам Бюльто объясняет, что эта idée fixe[117] безосновательна. В ходе их с Поцци последней беседы он «высказался о тебе с досадой, на какую способен отвергнутый любовник. В том не было ни безразличия, ни отстраненности. Как раз наоборот. Он говорил о тебе с глубоким чувством».

Отпевание состоялось во вторник, 18 июня, в протестантском храме Искупления на авеню де ла Гранд-Армэ. Высший свет Парижа прощался с покойным, тогда как низшие сословия прощались со слухами о том, что покойный умышленно сделал налогового инспектора импотентом, чтобы без помех спать с мадам Машю. На другой день после смерти мужа Тереза (которая, как и Катрин, осталась в Монпелье – обе разом занемогли) писала старшему сыну:

Траурный кортеж Поцци на фоне Триумфальной арки

Жан, это страшная трагедия. Я его разлюбила, и тем не менее сердце рвется на части… Пытаюсь забыть все кошмарные годы и вспоминать лишь самое начало, когда мы с ним были счастливы.

В одном из следующих писем сказано:

Он так боялся смерти, и его последняя агония… в отсутствие родных… и тем более без нее – была, наверное, ужасающей. Что до меня, так глубоко любившей его наперекор всему, я чувствую: моим страданиям не будет конца; присутствие его, даже в разлуке, было для меня необходимо. Слушать, как о нем говорят другие, читать его имя, изредка видеться – о большем я не просила, зная, что он абсолютно счастлив…

Поразительное великодушие жены на этом не заканчивается:

Эмма Фишофф обратилась к Жану Поцци с письмом. В нем говорилось, что по завещанию, составленному в Монте-Карло, его отец отписал своим друзьям материальные дары, а ей сказал: «…тебе, дорогая, оставляю свое сердце»; между тем на авеню д’Йена хранится около пятидесяти принадлежащих ей вещиц, не считая писем и дневников, за возвращение которых она будет признательна. К письму прилагался перечень. В ответ Жан отправил ей некий рисунок, но из дипломатических соображений подчеркнул, что в отцовском завещании не упоминаются никакие пятьдесят вещиц, а посему дальнейшая их судьба будет решаться законными наследниками. Сведений о решении наследников не сохранилось.

После временного погребения в Париже прах Поцци был перезахоронен в августе 1918 года на протестантском кладбище в Бержераке. Как при жизни, так и после кончины доктора Поцци его семья оказалась расколота религией: его жена и дочь впоследствии упокоились, в 1932 и 1934 годах соответственно, на католическом кладбище. Именем доктора в Бержераке назвали больницу и главную улицу: Медицинский центр имени Самюэля Поцци и улица его имени существуют по сей день. Через год после смерти доктора были объявлены торги по продаже его имущества в отеле «Де Вант» (зал номер 8) на рю Дрюо. В июне – июле 1919 года прошло семь аукционов, которые включали 1221 лот. Предметы античного искусства и шпалеры, греческие монеты и медали работы Пизано[118], персидские миниатюры, расписанный Тьеполо потолок (85 000 франков), полотна Беллотто, Гварди, Зимса Венецианского, эскиз Тёрнера к «Паломничеству Чайльд-Гарольда» (3100 франков), четыре работы Коро и две – Делакруа (изображения льва и тигра), греческие вазы и египетские барельефы, венецианский шкафчик, картины Мейссонье и Милле, Клода и Рейсдаля, Жерико, а также портрет кисти Сарджента «Мадам Готро поднимает тост» (4200 или 14 200 франков) – все ушло с молотка.

Тереза Поцци в старости