Валентин Понтифик - Роберт Силверберг

– Мне об этом можно и не говорить.

Валентин грустно улыбнулся.

– Прости, дружище. Эта ночь совершенно вывела меня из равновесия. – Карабелла положила ему на плечо холодную влажную ладонь; он накрыл ее своей и тихо повторил: – Прости меня, Тунигорн. И ты, Слит. И ты, Карабелла.

– Простить тебя, мой повелитель? – в изумлении проговорила Карабелла. – За что?

Он покачал головой.

– Давай не будем в это углубляться, любимая.

– Ты винишь себя в несчастьях этой ночи?

– Я виню себя во множестве несчастий, – ответил Валентин, – из которых события этой ночи лишь незначительная часть, хотя для меня это настоящая катастрофа. Мне поручили мир, а я своим управлением привел его к бедствию.

– Нет, Валентин, это не так! – воскликнула Карабелла.

– Мой повелитель, вы слишком суровы к себе! – добавил Слит.

– Разве? – Валентин расхохотался. – Половина Зимроэля голодает, объявились три, если не четыре, самозваных короналя, и метаморфы готовы предъявить свой запоздалый счет, а мы сидим на краю Пьюрифайна с песком во рту, и половина наших людей утонула, и кто знает, какая ужасная судьба ждет другую половину, и… и… – Его голос начал срываться.

Валентин с усилием овладел собой и своим голосом и продолжил уже гораздо спокойнее:

– Эта ночь была поистине жуткой, я очень устал и очень волнуюсь из-за того, что об Элидате ничего не известно. Но подобные разговоры не помогут найти его, верно? Согласны? Так что давайте отдохнем немного, дождемся утра, а тогда уже начнем исправлять все, что поддается исправлению. Так?

– Так, – отозвалась Карабелла. – Ты все правильно говоришь, Валентин.

На то, чтобы уснуть, не было никакой надежды. Валентин, Карабелла, Слит и Тунигорн вытянулись на песке, прижавшись друг другу, и так и лежали, вслушиваясь в разнообразные лесные звуки и непрерывное журчание реки. Постепенно небо над Гихорной просветлело, и в жутком сером рассветном освещении Валентин увидел, какие разрушения причинила буря. На гихорнском берегу реки все деревья стояли без единого листочка, как будто ветер нес не песок, а огонь, да и на пьюрифайнском, по крайней мере, вблизи, картина была та же самая. Земля была покрыта песком, местами лежавшим тонким слоем, а местами громоздившимся чуть ли не в барханы. Летающая лодка, на которой прибыли Тунигорн и Элидат, все так же стояла на том берегу, но ее металлическая обшивка была ошкурена до матового серого цвета. Единственная из больших лодок каравана Валентина лежала на боку, как мертвый морской дракон, выброшенный волнами.

Одна группа уцелевших, четверо или пятеро, собралась на том берегу. Еще с полдюжины, по большей части скандары личной охраны короналя, расположились на самом берегу немного ниже того места, где находился сейчас Валентин. Еще несколько отошли на сотню ярдов к северу, вероятно, искали трупы. Несколько мертвых тел уже лежали рядком около перевернутой летающей лодки. Валентин не увидел среди них Элидата. Но у него не было надежды на благополучный исход этой ночи для старого друга, и он не испытал никаких эмоций, лишь тупо заболело в груди, когда вскоре после рассвета один из скандаров принес Элидата, держа безвольно обвисшее дородное тело в четырех руках легко, как будто это был ребенок.

– Где он был? – спросил Валентин.

– С полмили по течению, мой повелитель, или немного дальше.

– Положите его и займитесь могилами. Мы сегодня же утром похороним всех на этом пригорке над рекой.

– Будет сделано, мой повелитель.

Валентин посмотрел в лицо Элидату. Глаза его были закрыты, а чуть приоткрытые губы словно улыбались, хотя с тем же успехом это могла быть гримаса, подумал Валентин.

– Вечером он выглядел очень старым, – сказал он Карабелле и повернулся к Тунигорну. – Он ведь и впрямь сильно постарел за минувший год, согласен? А теперь снова кажется молодым. Морщин как не бывало, он выглядит года на двадцать четыре, не больше. Тебе не кажется?

– Это я виноват в его смерти, – глухим, без всякого выражения, голосом сказал Тунигорн.

– То есть как? – вскинулся Валентин.

– Это я вызвал его из Замка-на-Горе. Я сообщил ему: приезжай скорее в Зимроэль, Валентин затевает странные дела, хоть я и не знаю точно, какие именно, и только ты один сможешь удержать его. И он приехал, и вот что с ним сталось. Если бы он остался в Замке…

– Нет, Тунигорн. Хватит об этом.

Но Тунигорн продолжал, будто не слышал слов правителя, видимо, уже не владея собой:

– Он стал бы короналем после твоего переезда в Лабиринт, долго и счастливо жил бы в Замке, был бы мудрым правителем, а теперь… теперь…

– Тунигорн, он не стал бы короналем, – мягким голосом сказал Валентин. – Он это знал и радовался, что его минует эта участь. Пойдем, старый друг, от твоего самобичевания его смерть стала для меня еще болезненнее. Сегодня утром он пришел к Источнику, а ведь я всем сердцем желал ему еще лет семидесяти земной жизни, но вышло так, как вышло, и ничего уже не вернуть, сколько бы мы ни повторяли «если бы». А у нас, переживших эту ночь, очень много дел. Так возьмемся за них. Да, Тунигорн?

– Какие еще дела, мой повелитель?

– Во-первых, погребение погибших. Я выкопаю ему могилу сам, своими руками, и пусть никто даже не смеет говорить, что это, дескать, не подобает. А когда мы покончим с этим, тебе придется придумать, как переправиться через реку и отправиться на своей машинке на восток, в Гихорну, чтобы узнать, как дела у Делиамбера, Тизаны, Лизамон и всех остальных. И, если они живы, привести их сюда, ко мне.

– А ты, Валентин? – спросил Тунигорн.

– Если мы сможем привести в действие оставшуюся летающую лодку, я отправлюсь дальше в Пьюрифайн, потому что должен, несмотря ни на что, добраться до Данипьюр и сказать ей то, что следовало сказать давным-давно. Ты найдешь меня в Илиривойне, куда я собирался с самого начала.

– Мой повелитель…

– Умоляю, хватит разговоров. Пойдемте, все! Нам еще нужно выкопать могилы и выплакаться. А потом продолжить путешествие. – Он еще раз посмотрел на лежавшего перед ним Элидата и подумал: «Я еще не верю в его смерть, но скоро придется поверить. И тогда в списке тяжких деяний, которые нужно замаливать, прибавится еще одно».

Хиссун взял за обыкновение прогуливаться вскоре после полудня, перед ежедневным совещанием регентского совета, по дальним закоулкам Замка, изучая это бесконечно сложное сооружение. Он уже довольно долго жил на вершине Горы, и эти места уже не пугали его. Скорее, он начал воспринимать их почти как свой истинный дом. Жизнь в Лабиринте воспринималась теперь как миновавшая, закрытая, запечатанная, отрезанная, задвинутая на дальнюю полку памяти часть прошлого. И при этом он твердо знал, что, даже пробродив по Замку пятьдесят лет или десять раз по пятьдесят, он все равно не узнает его во всех подробностях.