Куклу зовут Рейзл - Владимир Матлин

— Ладно уж, попробуем взять его учеником наладчика. Но если не научится по-английски…

Дядя Берл подобострастно закивал. Считалось, что Бланк делает большое одолжение, хотя условия, на которых Исаака взяли на работу, были весьма жёсткими: первые два месяца ученичества он не получал ни цента зарплаты, а вкалывал полный день.

С учителем Исааку повезло: старый Димарко знал свое дело досконально, а главное, был толковым и терпеливым наставником. Терпения же ему понадобилось много, особенно на первых порах, когда Исаак совсем не понимал по-английски. Но Джино Димарко хорошо помнил, как тридцать лет назад сам приехал в Америку из родного Неаполя и как трудно ему приходилось без языка. Собственно говоря, старым он не был, особенно по нашим нынешним понятиям: мужчина лет пятидесяти с модными, закрученными вверх усами, высокого роста, атлетического сложения. В молодости он увлекался классической борьбой и даже подрабатывал, выступая в цирке. «Старым Димарко» его называли скорее из почтения.

Конечно, языковая нестыковка создавала неудобства в общении учителя с учеником, но, с другой стороны, служила Исааку ещё одним стимулом для изучения английского. В течение рабочего дня он старался запомнить множество специальных названий и производственных терминов, вечером на занятиях в школе для эмигрантов заучивал грамматические конструкции, а утром в течение получаса, пока они шли на работу, получал от Рози замечания к своему английскому произношению. Таким образом, через два месяца американской жизни, когда подходил к концу его ученический срок, Исаак уже мог что-то сказать по-английски, используя простые выражения типа «в этой машине нужно заменить шпульку», и его оставили на фабрике в качестве помощника механика-наладчика. Зарплату, правда, положили мизерную — четыре с половиной доллара в неделю. Рози, к примеру, зарабатывала семь.

Любая, даже не очень подробная история американских профсоюзов непременно упоминает The Triangle Shirt Waist Factory, швейную фабрику, события на которой сыграли столь заметную роль в развитии рабочего движения в стране. Вообще говоря, фабрика была во всех отношениях типичным для того времени предприятием sweat-shop, как их называли, то есть функционирующим на основе «потогонной системы»: 13-часовой рабочий день, антисанитарные условия труда, жестокие нормы выработки, свирепые надзиратели и циничное пренебрежение условиями безопасности. В частности, правилами пожарной безопасности.

Все швеи на фабрике были молодыми женщинами, средний возраст — от 19 до 20 лет. Почти все они недавно приехали в Америку: примерно половину составляли еврейки из России (точнее, из Польши, Украины и Белоруссии), также много было итальянок и латиноамериканок. Все они плохо говорили по-английски, и sweat-shop был единственным местом, где эти женщины могли как-то заработать на жизнь; уборкой улиц и помещений, заметим кстати, в те далекие времена занимались мужчины.

Рози, высокая медно-рыжая девушка с решительными манерами, отличалась от других швей лучшим знанием английского языка, и это означало, что в недалёком будущем она постарается перейти на лучшую работу — скажем, продавщицы или кассирши. К Исааку она относилась несколько снисходительно: всё же была на год старше и жила в Америке уже пять лет. Когда их смены совпадали, они ходили на работу и обратно вместе. Для Исаака это были очень полезные прогулки, потому что Рози заставляла его говорить по-английски. Хотя в тот незабываемый день, изменивший жизнь Айзека Чайкина и определивший его судьбу, они в первый и последний раз говорили на родном языке: английский никак не подходил к теме разговора.

Весна в тот год наступила к концу марта, и это было первое по-настоящему весеннее утро с тёплым солнцем, ясным небом и еле ощутимым ласковым ветерком. Лучезарное утро субботы 25 марта 1911 года.

— Ты заметил, как отец нервничает эти дни? — спросила Рози.

Вопрос был неожиданный: Исаак был готов к разговору о неправильных английских глаголах или, там, о конструкции вопросительного предложения, а она вдруг заговорила на родном языке на сугубо домашнюю тему.

— А знаешь, почему? Из-за того что мы должны сегодня работать, а сегодня суббота. Он вырос в этих представлениях, ничего не поделаешь…

Рози сокрушённо покачала головой и замолчала. Они прошагали ещё целый квартал («блок», как говорил теперь Исаак), прежде чем он несмело признался:

— Знаешь, мне тоже не по себе как-то. Не то чтоб я такой религиозный… но как-то… Шаббас всё-таки…

— Вот именно: «как-то», — возбуждённо заговорила Рози. — Это и есть предрассудки. Сам не знаешь, как объяснить, а почему-то боишься. На этом вся религиозная жизнь построена: ни логики, ни смысла, одни смутные ощущения. — И решительно: — Пока люди не освободятся от предрассудков, пока не научатся рассуждать рационально на основе фактов, так и будут жить в невежестве и бедности. Особенно мы, евреи.

Исаак надолго замолчал и, когда уже свернули на Грин-стрит и подходили к фабрике, со вздохом проговорил:

— Наверное, ты права. Но нам ведь с детства внушали… И так сразу взять и отказаться…

Фабрика занимала три верхних этажа в десятиэтажном кирпичном здании. Рози поднялась на восьмой этаж, Исаак — на десятый. Рабочие, как правило, пользовались грузовым лифтом. Помимо лифта, внутри здания была лестница с выходом на Грин-стрит, обычная лестница, притом только одна. И потому, когда на восьмом этаже вспыхнул пожар и сразу же охватил эту лестницу, пятьсот рабочих фабрики, в большинстве своём молодые женщины, оказались в огненной западне — единственный путь к спасению был отрезан…

Позже ни одна из следственных комиссий так и не смогла установить, от чего начался пожар. В течение считанных минут пламя, распространяясь по кучам сухого тряпья, рулонам ткани и кипам изделий, охватило восьмой этаж, пошло вверх, перекинулось на девятый, а затем на десятый этажи.

Рабочим на десятом этаже, можно сказать, повезло: когда начался пожар, диспетчер цеха с восьмого этажа позвонила на десятый и подняла тревогу. Люди кинулись к лестнице, увидели огонь и вспомнили про единственный выход: через чердак на крышу. На крыше горящей фабрики сгрудилось более сотни человек — все, кто был на десятом этаже, и немногие, сумевшие проскочить на десятый этаж с восьмого и девятого. Несколько молодых девушек и парней, в их числе Исаак, решились перепрыгнуть на крышу соседнего здания. Проход между домами был не такой большой, но крыша соседнего здания была несколько выше, и это затрудняло прыжок. Так что большинство людей продолжало толпиться у края в надежде на помощь.

И тут на крыше соседнего здания, в котором размещался юридический факультет Нью-Йоркского университета, появились студенты с лестницей. Они перекинули её в виде мостика на крышу горящей фабрики, и три студента перебежали на другую сторону. Им удалось навести порядок, успокоить людей, построить их в ряд и одного за другим перевести на безопасную сторону. Так были спасены все, находившиеся на крыше.

Иначе развивались события на восьмом этаже. Увидев огонь, Рози бросилась через весь огромный цех к выходу, к лифту, но пока она добежала, там уже сгрудилась большая толпа кричащих людей. Они тщетно вызывали лифт. Рози вспомнила про лестницу, побежала к двери, ведущей на площадку, но там тоже билась толпа обезумевших от страха женщин. Они пытались выломать железную дверь. «Пустите меня, я открою! Пустите!» — услышала Рози мужской голос. Димарко пробивался через толпу к двери. «Внутрь! Дверь открывается внутрь!» — кричал он. Наконец ему удалось приблизиться к двери, но толпа напирала, и он не мог оттянуть створку. Димарко уперся ногой в стену и тянул дверь на себя, отодвигая спиной людей назад. Ценой огромных усилий ему удалось приоткрыть дверную створку, и в образовавшуюся щель протиснулись три-четыре девушки, но тут же с криком метнулись назад: на лестнице полыхало пламя.