Куклу зовут Рейзл - Владимир Матлин

Он уже потерял счёт времени и стал опасаться, что сбился с пути. Названия попадавшихся улиц он сравнивал со своей бумажкой — нет, не то… Попытался спрашивать прохожих, но из этого ничего не получалось: они не понимали его, он не понимал их. И тут Исаак увидел в витрине какой-то лавки знакомые с детства буквы, означавшие слово «кошер», и вскрикнул от радости.

Первое, что он ощутил, просунув в дверь голову, был ни с чем не сравнимый запах свежего хлеба — запах покоя, домашнего уюта, семейного счастья. За прилавком маячил человек с заплетёнными в косички пейсами.

— Ну, вус вилсте? — спросил он, и Исаак затрепетал, услышав мама-лошн, родной язык.

— Я ищу улицу… как она называется? — радостно заговорил он. — Я только сегодня утром приехал, а мой дядя… Я ищу дядю, он живёт в Америке. У меня записан его адрес.

С этими словами он извлёк из кармана заветную бумажку.

— Так это Дилэнси, это совсем недалеко, — сказал продавец, взглянув на бумажку. — Пойдёшь дальше по улице, пройдёшь три… нет, четыре блока и свернёшь налево. Пройдёшь мясную лавку Штильмана, ещё три блока — и тут будет Дилэнси. Понял?

— Понял, — неуверенно проговорил Исаак. — А что такое блок?

Продавец сокрушённо покачал головой:

— Смотри: вот так идёт улица, тут пересекает её другая, и тут ещё одна, — чертил он пальцем на прилавке, — а между ними — блок. Откуда ты такой приехал? Подожди, не уходи, я сейчас…

Он повозился под прилавком и протянул Исааку большую булку и стакан горячего молока:

— На вот, поешь. Нет-нет, денег не надо. Покормить такого, как ты, — это мицва.

Подбодрённый горячим молоком и булкой, Исаак зашагал веселее. Он шёл и удивленно озирался по сторонам: в этой части города на каждом шагу были надписи по-еврейски — прямо как в Захвылье на еврейской стороне, но только в десять, пятьдесят, сто раз больше. Он прошёл несколько синагог, множество кошерных лавок, портняжных и часовых мастерских. По улицам ходили евреи в чёрных шляпах и еврейки в париках и громко говорили на идиш. «Шлёмеле! Шлёмеле!» — протяжно кричала из окна пожилая рыжая женщина, и он вспомнил бабушку и как она звала его к обеду.

Исаак отсчитал четыре квартала, свернул налево, миновал лавку Штильмана. Он старательно сверял названия улиц с бумажкой и наконец увидел надпись: «Дилэнси». Название этой улицы стало первым словом, которое Айзек Чайкин прочёл в своей жизни по-английски.

В боевом 1918 году Арону Хайкину исполнилось восемнадцать лет, он был рабочим на мельнице — таскал мешки. Отец к тому времени умер, старший брат жил где-то в Америке, Арон был единственным мужчиной в семье, состоящей из четырех человек: его самого и матери с двумя дочками. Семья жила, мягко выражаясь, весьма скромно: еле-еле хватало на пропитание. У бедных девушек шансы на замужество были совсем небольшие, а пока сёстры оставались в семье, Арон не мог жениться. Хотя по тогдашним понятиям ему уже следовало подумать о невесте.

И вот однажды августовским утром в их родное местечко Захвылье вступил казачий отряд какого-то «батьки» какого-то очередного цвета. До того в Захвылье побывали уже всякие борцы за правду и народное счастье — и белые, и красные, и зеленые. Но все они проходили не задерживаясь. На этот же раз отряд расположился на постой, и в середине дня начался жестокий еврейский погром, в котором приняли участие и местные жители: население городка примерно поровну состояло из евреев и неевреев.

Мельница, где работал Арон, находилась в двух верстах от местечка. Первым побуждением парня, когда слух о погроме достиг его ушей, было бежать домой, чтобы защитить семью. Но владелец мельницы Хома Грищук буквально силой удержал его: «Куда ты? Тебя замордует первый же встречный казак, домой ты нипочём не добежишь». Не отпустил он в местечко и других работавших у него евреев и тем самым, скорее всего, спас им жизнь. Вообще Грищук, можно сказать, хорошо относился к евреям — в том смысле, что не разделял господствующего мнения, «шо усих жидив трэба поубивати».

Ночью Арон всё же прокрался к себе домой… вернее, к тому месту, где до вчерашнего дня был его дом. Он застал остов дома с разбитыми окнами и обезумевшую от горя мать. С окаменевшим лицом без единой слезинки она сидела над телами двух дочерей…

На следующее утро в Захвылье вступили красные. Весь день в местечке хоронили убитых. Вечером красный командир товарищ Кумачёв собрал жителей еврейской половины Захвылья, обещал наказать погромщиков и предложил молодым людям добровольно вступать в Красную Армию, поскольку все равно мобилизуют. И Арон Хайкин вступил. Полуживую мать оставил на попечение её замужней сестры, а сам ушёл с красными. Когда он записывался, командир товарищ Кумачёв посоветовал сменить фамилию, поскольку «Хайкин» звучит недостаточно революционно. Он предложил фамилию Рабочев, Аркадий Рабочев. «Ты на мельнице кто? Рабочий человек, верно?» Арон согласился, а командир тихо добавил: «Я ведь тоже раньше назывался Кацман…»

Виновных в погроме так и не нашли, всё свалили на казачий отряд. Но одного жителя всё же расстреляли — Хому Грищука. Не за погром, а за то «как есть буржуазия и эксплуататор трудового народа». Так объяснил товарищ Кумачёв тем беспринципным евреям, которые пришли хлопотать за арестованного Грищука. «Где ваша классовая сознательность, товарищи евреи?!» — возмутился товарищ Кумачёв.

В рядах Красной Армии Аркадий Рабочев сражался храбро, о чём свидетельствовали боевые награды, украшавшие его грудь. И среди этих наград — орден Красного Знамени, один из первых в стране; Аркадий получил его за «личную храбрость и находчивость», проявленные в боях за Каховский плацдарм в сентябре 1920 года. Он воевал там под непосредственным командованием легендарного красного маршала Василия Блюхера, чем очень гордился (и что потом, как говорится, вышло ему боком, но это потом).

Демобилизовавшись из армии ввиду тяжёлого ранения, Рабочев поступил в Киеве в политехнический институт и окончил его, став специалистом по сельскохозяйственным машинам. Далее карьера молодого инженера, героя войны, кавалера ордена Красного Знамени, члена партии, развивалась с головокружительной скоростью. К тридцати семи годам, то есть к моменту ареста, он занимал пост заместителя министра в правительстве Украины и был членом ЦК республиканской компартии.

На счастье Исаака, дядя Берл по-прежнему жил на Дилэнси по тому самому, записанному на бумажке старому адресу. Появлению родственника из Захвылья он не удивился, как будто всегда ожидал чего-то подобного. И хотя семья жила тесно, поселил его у себя.

— Спать будешь с Йошкой, он маленький, уместитесь. Завтра же пойдёшь работать, я тебя устрою учеником на швейную фабрику. По вечерам будешь ходить в школу, учить английский. Без английского ты в этой стране никто, запомни это. Без английского будешь вроде меня до старости на побегушках в какой-нибудь лавочке.

В семье Берла помимо десятилетнего Йошки была ещё двадцатилетняя дочка Рози, которая работала на швейной фабрике. Фабрика называлась The Triangle Shirt Waist Factory и находилась в получасе ходьбы от Дилэнси. Дядя Берл был через синагогу знаком с Максом Бланком, одним из владельцев фабрики, к которому и привёл Исаака рано утром на следующий день после его прибытия в Новый Свет. Мистер Бланк выслушал просьбу Берла, смерил Исаака взглядом и задал ему какой-то вопрос по-английски. Исаак растерянно посмотрел на дядю Берла и на всякий случай кивнул головой. Мистер Бланк поморщился: