Паранойя. Почему я - Полина Раевская

– Оль! Помолчи, – обрывает её тут же Настька, зная, что ещё чуть -чуть и я просто озверею, и тогда мало никому не покажется.

– Надо было давалок из себя не корчить! – припечатал я. – Больше даже нос из дома не высунешь. Допрыгалась! Поняла меня?

Оля закатывает глаза.

– Я спрашиваю, поняла? -повышаю голос.

– Господи, поняла! – огрызается она. – Обязательно перед девками вот это всё разводить?

– Обязательно! Твоим девкам полезно послушать, – отрезаю грубо и, взглянув в зеркало заднего вида, едва сдерживаю смешок. Девки, переглянувшись, виновато потупили глазки и даже покраснели.

Я прямо умилился. Ну, просто ангелочки, если бы не размалеванные, как у шалашовок, лица и термоядерный запашина, словно я не баб везу, а ликёроводочный завод.

Одна Настька никак не отреагировала на моё заявление. Отвернувшись к окну и прижав к губам руку, задумчиво покусывала казанок.

Нервничало моё солнышко.

И правильно делало. Надоело мне с ней нянькаться, и психи ее надоели.

Настенька это понимает, поэтому, когда подъезжаем к дому одной из Олькиных подружек, намеревается сбежать под шумок, но не тут -то было.

– Настя, куда собралась? – торможу её, стоит ей только навострить лыжи.

– Ну-у, я …, – вытаращив свои глазищи, растерянно замирает она, видимо, надеясь, что при всех не стану настаивать. Но не на того напала.

– Садись, я тебя отвезу, у меня с твоим отчимом все равно скоро встреча, – вру, заметив недоуменный взгляд Ольки.

– Да не стоит, Сергей… Эльдарович, я сейчас от Ани такси вызову и…

– Сядь! – безапелляционно прерываю её лепет. Она бледнеет, словно я ей хорошую затрещину отвесил, но возразить не хватает смелости. Махнув подружкам на прощание, усаживается обратно. Оля неловко ей улыбается, извиняясь за моё поведение, на что Настя тоже выдавливает жалкое подобие улыбки и тут же отворачивается к окну, не выдержав Олькин взгляд, наверняка, как и всегда, почувствовав себя конченной тварью.

«Что бы про тебя ни думали другие, это все равно, все равно, все равно!»

               К. Макколоу «Поющие в терновнике»

Господи, пусть это все поскорее закончиться! – крутится в голове на репите.

Смотрю на Долгова, распекающего Ольку на чем свет, и меня начинает тошнить с еще большей силой.

Не знаю, то ли перенервничала, то ли из-за бомжей тех в обезьяннике, то ли от одной мысли о предстоящих разборках.

Голова кружится, а в горле стоит мерзкий ком из слез, горечи и дурноты. Меня все еще трясет после Долговского припадка, и выяснять с ним отношения я просто-напросто не в состоянии. Да и не хочу, если честно.

Слишком больно. Даже видеть его невыносимо. А уж после того, как он протащил меня по всему КПЗ за волосы и шарахнул об угол стола, и подавно.

До сих пор шок. Что это вообще было? Хоть бы в ситуации разобрался для начала, а потом срывал на мне зло. Я даже не пила практически. После бокала шампанского сразу начало тошнить. А к мужикам этим и вовсе никакого отношения не имею. Но ему разве это интересно?

От обиды глаза обжигают слезы, но я изо всех сил стараюсь их сдержать, чувствуя разъяренный взгляд Долгова, который он то и дело бросает на меня через зеркало заднего вида.

Эта ярость… она другая, не похожая ни на одну из тех, что он обрушивал на меня. Она настолько сильная, что по коже пробегает озноб. Кажется, сам воздух заряжен чем-то звериным, не поддающимся контролю.

Наверное, должно быть страшно, но у меня внутри какое-то оцепенение. Я просто не хочу его ни видеть, ни слышать, ни что-либо объяснять ему. У меня на это просто нет сил.

Разговор с Ларисой глубоко ранил и опустошил меня, разделив мой мир на «до» и «после», доказав, что все мои надежды на будущее с Долговым, мечты, вера в нас –  наивные иллюзии, не имеющие ничего общего с реальностью. Я снова выдала желаемое за действительное: нарисовала мужчину не с натуры, а поддавшись фантазии, старательно стирая все сомнения и вопросы. Лариса же озвучила их все и дала на них ответ.

Ответ, который меня уничтожил. Не зря она все-таки привезла меня на кладбище. В чем – в чем, а в любви к драматизму ей не откажешь.

Надо признать, когда мы припарковались, я, как и Гридас, здорово напряглась, однако спасовать или позволить позвонить Сереже, не могла. Банально не позволяла гордость.

Я должна была быть с этой женщиной на равных! Поэтому, преодолевая страх, волнение и стыд, молча, шла за ней по тающему снегу к одной из могил.

Увидев памятник в виде улыбающегося малыша, внутри все оборвалось. Я замерла и тяжело сглотнула, прочитав:

"Ванечка Долгов

1977 – 1978 "

Эпитафии не было, но я и так знала, что это Сережина неутихающая боль.

– Ты не обязана здесь находиться и слушать ее. Пусть решает вопрос со своим мужем, – шепнул Гридас, остановившись у меня за спиной. И он был бы прав, если бы мы с Ларисой не знали друг друга, и я вероломно не изображала перед ней дружелюбие и милую подружку ее дочери. Поэтому, покачав головой, прошу его немного отойти и дать нам возможность поговорить с глазу на глаз. Гридас, естественно, недоволен, но выполняет мою просьбу. Я же подхожу к Ларисе.

Несколько мучительно – долгих, напряженных минут мы смотрим на могилку. Меня знобит и потряхивает от волнения, но впившись ногтями в ладони, стараюсь не показывать его.

– Не стыдно тебе? – наконец, нарушает Лариса звенящую тишину.

Она продолжает смотреть прямо перед собой и слава богу. Не уверена, что смогла бы выдержать ее взгляд. Мне действительно стыдно и совестно.

Воспитанной, правильной девочке внутри меня отчаянно хочется оправдаться. Но я вовремя напоминаю себе, что правильной девочки давно нет, зато есть та, которая полюбила чужого мужчину и больше всего на свете желает присвоить его себе. Так что лицемерить и пытаться быть хорошенькой уже несколько поздновато.

– Даже, если и стыдно, что с того? – собравшись с силами, поворачиваюсь к жене Долгова. И сложив руки на груди, приподнимаю бровь в ожидании ответа.

Лариса переводит на меня взгляд. С холодной усмешкой оглядывает с ног до головы и качает головой.

Пожалуй, соглашусь, это нелепо, когда ты вся такая аккуратненькая с иголочки: в шикарной шубе из соболя, бриллиантах, с идеальной прической и мейком, а любовница твоего мужа – соплячка в велюровом, спортивном костюме цвета «барби», в полушубке из серебристого песца и с кучей косичек по всей голове.

Смущает ли меня такой расклад? Немного. Но я тут же вспоминаю, что мне девятнадцать и я могу позволить себе и цвет «барби», и афрокосы, и даже ирокез. Если бы Долгова так волновал мой далекий от классики стиль, то подыскал бы себе женщину по возрасту.