Паранойя. Почему я - Полина Раевская

Я сдерживаю тяжелый вздох и устремляю взгляд в окно. Мама была бы разочарована, узнав, что без нее мы и трех лет не протянули.

– А знаешь, – продолжает Зойка, возвращаясь к насущным вопросам. – Ты, конечно, можешь и дальше мне ничего не говорить. Но не думай, будто я поверю, что мой брат так просто отдаст дело своей жизни. Уверена, есть что-то еще, что ты скрываешь. Я тебя знаю, Серёжа, ты не сдаёшься и своего не отдаешь.

Я хмыкаю. Да, мне есть, что скрывать, но пока не придет время, я никому даже не намекну про свой чокнутый план.

Дальше мы обсуждаем текущие дела. Время переваливает за полночь, и я решаю остаться у сестры. Сил и желания выслушивать Ларкину истерику нет никакого, а она стопроцентно последует. А я отнюдь не уверен, что смогу спокойно отреагировать и не спросить с нее за этот гребанный визит к Настьке.

Уж не знаю, что она там ей наплела, но наплела, видать, конкретно. Впрочем, этой дурочке ревнивой много и не надо. И это отзывается каким-то тяжелым чувством в груди.

Засыпаю я, естественно, с мыслями о Настьке. Однако, вскоре меня вырывает из сна голос зятя.

– Че случилось? – сразу же подрываюсь с кровати, понимая, что по пустякам Женька не стал бы меня будить.

– Да мне щас мои ребята с Ленинского района звонили. В общем, задержали нашу Ольку с подружками и охраной. Устроили они потасовку в клубе: мужику какому-то голову бутылкой пробили, а у одной из девиц обнаружили кокс, причем, не на одну дозу. Что теперь делать с ними не знают. Наша пьяная в умат, орет на весь обезьянник, что они не знают, с кем связались…

– Я ей, бл*дь, щас поору! – обещаю, натягивая штаны и футболку. Меня колотит от бешенства, и страха. Наверное, единственное, чего я всегда боялся – это, что не до слежу, и мои дети подсядут на какую-нибудь дрянь.

Всю дорогу до отделения, схожу с ума от предположений и догадок, с чего весь сыр бор. В крови кипит адреналин, а где -то глубоко в груди, лишь одна надежда -только бы не врюхали свои носы в эту х*йню, иначе я же их обеих прямо там угондошу.

Как только Женька паркует свой «Крузак», вылетаю из машины и быстрым шагом мчу прямиком в обезьянник. Даже не замечаю, как передо мной открывают двери, кто-то здоровается. Пру, как танк, с горящими от бешенства глазами. В КПЗ чуть ли не с ноги вышибаю дверь и первой, кого вижу – скрюченную в три погибели Настьку. Видимо, ее нехило колбасит с похмелья: вся какая-то помятая, потасканная, как шалава.

Меня это окончательно выводит из себя, даже не соображая, что творю, хватаю ее за растрепанные волосищи и под коллективный ор, тащу на выход.

– Мне больно, отпусти! Ты с ума сошел?! – кричит она, забыв об осторожности.

– Заткнись, бл*дь!

– Пап, ты что творишь?! – пытается Олька встать со шконки, но ее тут же ведет назад. – Па-ап!

Но я даже не вслушиваюсь, тащу эту падлу к лампе. Намотав ее волосы на кулак, заставляю запрокинуть голову. Настька, зажмурившись, всхлипывает.

– Отпусти, – шепчет дрожащими губенками.

– Глаза открыла! – сдавив ее щеки с такой силой, чтоб причинить боль, ору на все отделение. – Быстро! Иначе я тебя, бл*дь, щас на этом же месте прибью, гадина!

Задрожав всем телом, она открывает свои зеленющие глаза. По щекам тут же текут слезы, но в эту минуту мне на них абсолютно наплевать, главное, что зрачок правильно реагирует на свет. Главное, что чистая.

Однако, все равно не могу унять злость и, не рассчитав силу, отталкиваю Настьку от себя, отчего она, потеряв равновесие, заваливается на близстоящий стол, снося все, что на нем стоит.

– Серег, ну ты чего?! – пытается меня вразумить Женька, помогая ей встать. Но я отмахиваюсь, и не обращая внимания на то, что она ревет, цежу.

– Пошла к машине!

Следующей таким же макаром, чтоб не расслаблялась, подвожу к лампе дочь. Олька тоже чистая, но я все равно отвешиваю ей профилактического леща, чтоб знала.  Она багровеет и, моментально протрезвев, пулей вылетает из отделения.

Других двух подружек отправляю к машине без проверок, до них мне дела нет. А вот ту, у которой обнаружили пакетик с порошком, оставляю в обезьяннике. Пусть менты разбираются.

Дальше заполняю несколько бумаг, что забрал свою охреневшую дочь и выясняю, что вообще произошло.

Оказывается, эти прошмандовки решили, что раз восьмое марта – значит им все можно и весь вечер разводили каких-то мужиков на элитное бухло, а когда пришло время «рассчитываться», бортанули их, думая, что лохи какие-то. Ну, а те, естественно, начали быковать. Олька сразу же зарядила особо борзому бутылкой по башке, а дальше ими занялась охрана.  В итоге все передрались и уехали в кутузке.

Сказать, что я охрениваю – не сказать ничего. Набрал дебилов. Все -таки с охраны реально, кроме бицепсов взять нечего, одни придурки. Ну, пусть теперь сидят пятнадцать суток.

С такими мыслями подхожу к «Крузаку» и смотрю на жмущуюся от холода толпу перепуганных девок.

– Че, дуры безмозглые, протрезвели? – заключаю, оглядев их более -менее вменяемые лица.  – Садитесь.

Они гуськом торопливо усаживаются на заднее сидение и трясутся, как дворняжки. Я же, наблюдая весь этот цирк, снова вскипаю.

– Вы че, ох*ели совсем? Вам денег что ли не дают, идиотки? – взрываюсь, заводя машину.

– Пап, ну, не ори, ради бога! Голова и так трещит, – поморщившись, обхватывает Олька свою растрепанную головёнку, чем бесит ещё больше.

– У тебя щас жопа будет по швам трещать, – обещаю я, начиная понимать собственного отца. Относится спокойно к таким выходкам нереально. Это какой-то лютый п*здец! Ладно бы сын, а то дочь! Я в ахере просто!

– Я чё виновата, что эти мужики привязались?! – огрызается она.

– А не хер жопами крутить! Вырядились, как шалавы! – рычу, взглянув на оголенные чуть ли не по самые трусы Настькины ноги в этих шлюшных колготках в сетку. Не восьмое марта, а парад бл*дей. Она, поняв, видимо, что мои слова в большей степени относятся к ней, бледнеет и осторожно стреляет взглядом в мою сторону. Я его перехватываю, всем своим видом показывая, что она окончательно перешла все границы. Настя, застыв, косится на Ольку, а после, тяжело сглотнув и прикусив свои соблазнительные губищи, пытается незаметно натянуть юбчонку. Но куда там?!

– Пап, немножко -то фильтруй, – возмущается тем временем Олька, не замечая наш немой диалог.

– Ты сиди вообще и помалкивай, а то смотрю борзая до хера стала!

– Капец, – выдыхает она, покачав головой с таким видом, словно это не её из обезьянника в четыре утра вытащили.

– Оля, ты мне здесь глаза не закатывай. Скажи спасибо, что я тебя на том же месте не ухайдокал. Вообще уже берегов не видишь!

– Ну, прости, пожалуйста, что послала этих мужиков! Наверное, надо было позволить им…