"Поворот все вдруг!". Укрощение Цусимы - Александр Лысев

Петю доставили в Артур и поместили в военный госпиталь на Тигровом полуострове.

– Вам сколько лет, голубчик? – поинтересовался пожилой доктор с седой бородкой клинышком.

– Двадцать, – простонал Петя с операционного стола.

– Вот вам двадцать осколков на память. – В лоточек с металлическим стуком упали изъятые из Петиного мягкого места посторонние предметы. – Выбрал самые красивые. Извините, голубчик, придется некоторое время полежать на животике.

Петю занесли в пропахшую карболкой огромную палатку. На дощатом настиле стояли рядами десятка три железных кроватей с панцирными сетками.

– О, Веточкин! – услышал почти с ходу Петя знакомый, чуть булькающий голос. Жилов!

– А я думал, вы… – начал Петя и прикусил язык.

– Все тоже так думали. Да у меня фамилия обязывает. Не могу так просто концы отдавать. Постой, постой, да ты никак в ж… раненый, – пригляделся замотанный бинтами по самую шею Жилов.

Через две кровати кто-то сначала заклокотал, потом закашлялся. Веточкин не сразу догадался, что это какой-то раненый так смеется. Раздался голос:

– Поручик, вы нас доконаете своими шутками. В прямом смысле слова, рассмешите до смерти.

– Так ведь, господа, ни слова против истины. Он именно туда и раненый.

– Ну что вы, в самом деле, – забормотал Петя, накидывая на себя сверху одеяло.

– Не обижайтесь, юноша. Это не самое страшное, что может случиться в нашей жизни, – прозвучало из соседнего ряда.

– Юмористы, – пробурчал Веточкин в подушку.

– А чем нам тут еще заниматься? Не болячки же свои обсуждать? – беззлобно сказал кто-то неподалеку, для Пети не видимый.

– Кто не смеется, того закапывают, – прогудел с соседней кровати бритоголовый абрек с огромной серьгой в ухе и вскинул вверх забинтованные по локоть руки.

Петя передернул плечами и поспешил отвернуться к Жилову.

В палатке царило необычное для медицинского заведения оживление. Во всех углах обсуждали последние новости. После получения известий о деле под Ляояном все единодушно сходились на том, что война кончится в самое ближайшее время.

– Да, собственно, в стратегическом смысле уже все, – говорил один раненый капитан. – Японцы и впрямь срывают на нас последнюю злобу. Артур для них стал вопросом престижа.

– Это да. Но и для нас, прежде всего, тоже.

– Несомненно.

– А вот, господа, про злобу, – повернулся на кровати раненый пограничник. – Я бы даже сказал, про остервенение…

И он поведал от первого лица историю, о которой уже вовсю говорили в крепости. На второй день японского штурма, к вечеру, рота пограничной стражи спешно отступила под напором превосходящих сил неприятеля из маленькой китайской деревушки на окраине старого города. При этом не успели эвакуировать импровизированный лазарет, устроенный в глинобитной фанзе. Над фанзой развивался флаг Красного Креста, и надо отдать должное, японцы по ней во время штурмов не стреляли. В лазарете осталось несколько тяжелораненых, две сестры милосердия и несколько подростков – детей сверхсрочнослужащих. Пацаны лет двенадцати-тринадцати, несмотря на то что их до этого неоднократно отправляли в тыл, упорно возвращались на позиции. В итоге их оставили при лазарете помогать по хозяйству.

Стражи границы спохватились на окраине деревни, повернули обратно, но засветло отбить лазарет никак не могли. Ночью японцы, засевшие за оградой в деревне, начали кричать по-русски, чтобы пограничники сдавались, иначе они убьют женщин и детей.

– Не тронь! – отвечали русские из-за ограды. – Не то хуже будет.

В ответ раздавались глумливые крики и непристойности на русском же языке. В итоге эффект вышел обратный тому, на который рассчитывали японцы. Вместо того чтобы сдаваться, озверевшие пограничники на рассвете, без выстрела пошли в штыковую атаку на деревню и вырезали находившийся там японский батальон. Женщин и детей отбили. Японцы не успели им ничего сделать. Обратно за шиворот притащили единственного пленного. Когда пограничники влетели в лазарет, этот японец забился в угол фанзы и дико верещал: «Выношу извините, мадама и ребятка ни при чем». Его пощадили.

– В России нельзя брать заложников, особенно детей. Мы от общей беды сплачиваемся, и тогда – берегись. Национальная черта с татарского нашествия, – заметил один из слушателей.

– Мы там осмотрелись, – закончил свой рассказ пограничник. – Похоже, они травы своей обкурились или еще какой-то дряни. Вот на мерзости и сподобились. А так японцы вежливые, очень церемонные.

– Стресс снимают. Это такое выражение из одной новомодной научной книжки, – заметил кто-то. – От здешней бойни у всех уже чердак набекрень.

– Стресс снимать лучше водкой, – изрек поручик Жилов.

– Точно. Это по-нашему, – согласились окружающие.

– Господи, до чего же люди от войны скотинятся. Гадкая она штука.

– Это да…

– Сапоги третий день под кроватью грязные валяются, – ни с того ни с сего пробурчал в потолок Жилов. И неожиданно заговорщицки зашептал:

– Веточкин! Веточкин!

– А?

– Закурить есть?

Веточкин нащупал в конце кровати свои изорванные шаровары, подтянул их ногами, пошарил в карманах. Вытащил вышитый драконами кисет, купленный на рынке еще в Ляояне:

– Вот.

– Поручик! Жилов! Жилов! – понеслось свистящим шепотом от кровати к кровати.

Но было уже поздно. Из протянутой руки лежащего лицом вниз Пети кисет перекочевал к подошедшей медсестре.

– Ну куда ж ему курить? – ласково проворковала сестра. – Он и дышит-то непонятно каким образом.

И унесла кисет с собой.

– Баклан ты, Петя, – сделал безнадежный жест Жилов.

В палатке повисла сочувственная тишина.

Известие о прекращении огня пришло в Порт-Артур вечером 17 августа 1904 года. На полях Маньчжурии непривычная тишина установилась еще с утра. Плотно севшие после Ляояна на хвост уходившим в Корею и к Ляодуну японцам кавалеристы генерала Мищенки получили приказ остановиться на рассвете 17-го. Отдельные дальние русские разъезды, не извещенные главным командованием, в течение дня сгоряча влетели в целый ряд китайских деревушек, с удивлением обнаружив в них расположившиеся на бивуак японские части. В нескольких населенных пунктах казаки с шашками наголо погоняли по улицам неприятельскую пехоту, загнав ее во дворы. Сообразили – что-то не так, когда выяснилось, что японцами кишмя кишит все вокруг, но они почему-то не стреляют и в плен русских не берут. Везде, где случался подобный нахлест воинских подразделений противоборствующих сторон, неизменно появлялись японские офицеры под белыми флагами и вежливо объясняли, что устанавливается перемирие на неопределенный пока что срок. В этот день впервые за долгие месяцы смерть не собрала в Маньчжурии свою кровавую жатву.