Слуги дьявола - Сергей Владич

— Что? Что ты говоришь? Повтори, пожалуйста, еще раз, — сказал он Анне, отодвинув микроскоп в сторону.

— Глаголица записана в зеркальном отражении, и поэтому тебе все буквы кажутся знакомыми, но перекореженными. Таким приемом пользовался для секретного письма Леонардо да Винчи. А что касается кириллицы, то там, по моему мнению, все в порядке. Это просто один из вариантов алфавита в западнославянском исполнении, каких в Средние века было множество. Там есть небольшие ошибки, свидетельствующие, что для скриптора буквы кириллицы были не очень хорошо знакомы, но в целом ничего особенного.

Возникла пауза.

— И что это означает? — произнес Трубецкой, все еще до конца не осознавая смысла сказанного.

— Это уже твоя забота, дорогой профессор. Я чем смогла — помогла. Давай заканчивай там и возвращайся. Я по тебе соскучилась.

Подсказка Анны оказалась просто фантастической. Был уже поздний вечер, и поэтому Сергей Михайлович закончил все дела с книгой и поспешил в гостиницу, к трюмо в ванной. Там он взял листок с переписанной абракадаброй на глаголице и поднес к зеркалу. Его супруга оказалась права: все буквы тут же обрели правильное начертание. Трубецкой тщательно их переписал, одну за другой. Но они все равно составляли некую последовательность знаков, которая никак не складывалась в имеющий смысл текст. Одно было абсолютно очевидно: это — не алфавит. Разгадка пришла к нему утром, и при весьма необычных обстоятельствах.

Они с Софи больше не встречались, ибо Герман пребывал в чудовищном смятении духа. Все те каноны и правила, которым он следовал на протяжении стольких лет, все то, во что он верил и что казалось незыблемым, теперь требовало каких-то дополнительных усилий, обоснований и доказательств. Он вдруг осознал, что Софи появилась в его жизни не случайно. Во всей этой истории он трижды подвергся искушению и трижды согрешил… В первый раз, дав приют еретичке, которую преследовали по приказу самого Папы. Он повторно согрешил, слушая ее ядовитые речи, и не смог им противиться. Наконец, он вступил с нею в плотскую связь, предав тем самым обет монашества. Нет и не может быть ему прощения…

Герман потерял сон. Во время службы ему казалось, что в наказание за грехи Господь отторгнул его и теперь не приемлет его молитву. Не в силах больше выносить душевные муки, он решил пойти на исповедь к самому отцу настоятелю, чтобы покаяться, очистить душу от скверны и искупить свой грех. Ибо нет больших мук для человека, чем муки совести. Покаяние — вот единственное средство для успокоения и спасения души. Так учит Святое Писание, так учили и продолжают учить отцы Церкви.

В назначенный день и час Герман пришел в храм. Он был искренен в своем раскаянии и рассказал настоятелю все как есть. Возмущению последнего не было предела. Такого проступка в истории монастыря не совершал еще никто. Мало того, что монахом сотворен плотский грех, так еще с еретичкой! Если об этом узнают папские визитаторы[11], его, без сомнения, сместят, и вообще неизвестно, чем все это кончится… Могут не только сана лишить, но даже отлучить от Церкви, ибо он — настоятель, и только он лично ответственен перед орденом и Папой за порядок в монастыре и поддержание устава. А Церковь и Папа в те годы были всемогущи и беспощадны. Папа Иннокентий III смог добиться верховенства духовной власти над светской, он назначал не то что аббатов и епископов, а даже императоров, объявлял войны и посылал войска в походы. Это он ввел для духовенства обет безбрачия и требовал неукоснительного исполнения предписаний Церкви.

Все эти мысли в считаные секунды пронеслись в голове настоятеля. «Но есть ведь еще и тайна исповеди», — подумал он. План действий созрел сам собой.

— Ты согрешил, сын мой, — сказал он, обращаясь к Герману, — и согрешил чудовищно. Но Всевышний милостив, и только тот грех не искупаем, в котором раб Божий не раскаивается. Я вижу, что ты всей душой сожалеешь о содеянном, и вот тебе мое слово. Отныне ты отлучаешься от стола и от совместной молитвы с братьями. Ты будешь принимать пищу последним, из того, что останется после общей трапезы. Братьям будет запрещено входить с тобой во всякое общение. Ты примешь обет молчания и не будешь говорить ни с кем, будь то братия или миряне. Ты также оставишь все остальные работы и вскоре приступишь к написанию Библии, которой еще не видел христианский мир. Ты соберешь в одну книгу Святое Писание, труды Исидора Севильского и Иосифа Флавия, хронику Козьмы Пражского, других ученых мужей… С того дня ты станешь отшельником и не выйдешь из своей кельи, пока не закончишь свою работу. Ты приступишь к труду во имя Господа, как только будет готов пергамент. Я распоряжусь, чтобы тебе дали все необходимое для письма. А до тех пор иди и молись, денно и нощно молись за спасение своей грешной души. Ora et labora[12]. Амен.

С этими словами настоятель перекрестил Германа и удалился.

Следующее утро застало Германа в его келье, где он пребывал в самозабвенных молитвах. Он принял наказание достойно и готовился совершить труд, который определил настоятель. Ему не с кем было прощаться в миру перед тем, как удалиться от света, он хотел лишь покоя. Но ему суждено было пройти через еще одно испытание.

По дороге в библиотеку, куда Герман направился, чтобы подобрать необходимые для будущей работы книги, ему встретился брат Сильвестр. Против обыкновения, ибо в монастыре не было принято предаваться праздным разговорам, тот придержал Германа за рукав сутаны и тихо произнес ему на ухо:

— Настоятель вызвал папского визитатора и солдат. Софи схвачена, и сегодня ее, как еретичку, казнят на костре.

Герман ничего не сказал в ответ, только вздрогнул. Новая, неизведанная доселе боль пронзила его сердце. Это была боль от предчувствия невосполнимой потери. И еще тут было замешано предательство, ведь, вызвав солдат, настоятель нарушил тайну исповеди… От бессилия и отчаяния у Германа подкосились ноги, он упал на колени и заплакал. Сильвестр же, сделав свое дело, как ни в чем не бывало отправился по своим делам, оставив Германа в смятении. Тот постоял, коленопреклоненный, с опущенной головой, еще несколько минут, затем вдруг очнулся, вытер слезы, поднялся с колен и бросился в деревню. Спасти Софи он не мог, но и не увидеть ее напоследок было выше его сил.

Деревня кишела солдатами, полным ходом шли приготовления к казни. Посреди базарной площади уже вкопали столб, соорудили помост и обложили его хворостом. Герман успел как раз к тому моменту, когда из странноприимного дома вывели Софи. Она шла с гордо поднятой головой. Плотная, гудящая толпа зевак собралась вокруг помоста, но Герман сумел пробраться очень близко. Среди селян бытовала примета, что прикосновение к горбу монаха приносит удачу, и его охотно пропускали вперед. Он не мог ничего сказать, но хотел хотя бы встретиться глазами с Софи, чтобы послать ей мир и прощение. И вот их взгляды пересеклись.