Слуга Божий - Яцек Пекара

Энья».

Внизу листка было еще несколько слов, накарябанных с явственной поспешностью:

«Ты был мил, оставляя мне деньги, но мне заплатили поистине щедро. Расписка на твою сумму придет к тебе в Хез».

Я старательно сложил бумагу и спрятал ее в карман, а потом вытащил из буфета бутыль вина.

— Твое здоровье, — сказал в пустоту, поднимая кубок.

Эпилог

Я осторожно подошел к кровати. Мауриций Моссель лежал, запрокинув голову, и тихонько похрапывал. Дотронулся до его подбородка острием стилета. Моссель вздрогнул и что-то пробормотал сквозь сон. Я почувствовал запах вина.

— Мауриций, — шепнул, а когда тот не отреагировал, легонько уколол его в подбородок.

Он открыл глаза, тогда я нажал сильнее и положил ему на рот левую ладонь.

— Молчи, приятель, если хочешь жить, — сказал я тихо. Наклонился так, чтобы при слабом свете заслоненной тучами луны он мог различить мое лицо.

— Годриг, — сказал он сдавленным голосом, и я видел, как расширились его глаза. — Годриг Бемберг.

— И да, и нет, — ответил я. — В действительности Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.

Даже в слабом лунном свете, пробивающемся сквозь закрытые ставни, я увидел, как его лицо заливает мертвенная бледность.

— Я ничего о том не знал, ничего, клянусь… — И заткнулся, когда я чуть сильнее прижал кинжал к его горлу.

— И о чем же ты, дружище, ничего не знал? А, Мауриций? — спросил ласково, а он застонал и ничего не ответил. — Впрочем, неважно. Я уверен, что через несколько лет будешь пересказывать эту историю приятелям за кубком вина и смеяться до коликов.

Видел, как в глазах его блеснула надежда. Собирался ли я даровать ему жизнь? Имел ли он шанс сберечь шею в этой авантюре? Я хотел, чтобы он так думал, и мне нравилась надежда в его взгляде. Уже через минуту увижу в нем боль, а потом тоску по уходящей жизни и бездну отчаяния. А еще позже — неодолимую жажду быстрой смерти.

— Раскрой рот, — приказал я.

Всунул ему кляп. В конце концов, мы были в публичном месте, поэтому я не хотел, чтобы нас услышали те, кто спит за стенами.

— Встань.

Послушно встал, будто марионетка, и смотрел на меня взглядом загнанного в угол пса.

— Сядь здесь, — хлопнул по креслу.

Потом старательно привязал его руки и ноги и захлестнул ремень на шее так, чтобы откинулся назад. С этого момента Мауриций Моссель не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни головой. Проверил, хорошо ли сидит кляп. Чуть позже я высек огонь и зажег масляную лампу, стоявшую на столе. Еще на стол я поставил свой сундучок — так, чтобы Моссель, когда открою, видел, что находится внутри.

— Я иллюзионист, и у меня здесь — магический сундучок, дружище Мауриций, — сказал негромко и сердечно. — Хочешь увидеть, что в нем?

Он глядел на меня вытаращенными глазами. Неужто все еще думал, что сохранит жизнь? Я вставил ключ в замок и провернул. Потом поднял крышку. Все время смотрел ему в лицо и видел, как его зрачки увеличиваются.

— Волшебные инструменты, правда? Этакий дорожный набор инквизитора, который я позволил себе вынести из тирианского Инквизиториума. Не хотел бы, дружище Мауриций, чтобы ты полагал, будто то, что сделаю, сделаю из чувства мести или от горячего желания отплатить добром за добро. Не стану также обижать тебя из неразумного гнева, ибо Писание гласит: Всякий человек да будет медленен на гнев. Ибо гнев человека не творит правды Божьей.[43]

Смотрел на меня и хотел что-то сказать, но кляп сидел глубоко. Я вытащил из сундучка щипцы и поднес их к свету. На левом острие заметил темную полоску засохшей и не вытертой крови.

— Писание гласит: Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным чрез него доставляет мирный плод справедливости.[44]Именно это мы вычитали в Писании, дружище Мауриций, и потому я здесь, чтобы путем страданий увлечь тебя в Царство Божие. Чтобы ты хотя бы в конце жизни собрал плоды справедливости, о коих говорилось…

Вздохнул и похлопал его по щеке.

— Что ж, — сказал, — примемся за работу. — Взглянул в приоткрытые ставни. — Ибо не годится, чтобы застал нас рассвет прежде, чем закончим…

Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог противящимся Ему.[45]

Св. Павел. Первое послание к коринфянам

Скамья была узкой и неудобной. Я сидел на ней вот уже несколько часов, а проходившие мимо слуги и дворня епископа ухмылялись, глядя на меня. Могли себе такое позволить. Служить Герсарду, епископу Хез-хезрона, — лучшая гарантия безнаказанности и безопасности. Но я, Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства, к такому отношению не привык. Поэтому сидел мрачнее тучи. Хотелось есть и пить. Хотелось спать. И уж точно не хотелось дожидаться аудиенции, не хотелось видеть епископа, потому что ничего хорошего меня у него не ждало. У Герсарда вчера ночью был приступ подагры, а когда мучился от боли, он был способен на все. Например, отобрать мою концессию, обладание которой и так висело на волоске с тех пор, как я допросил не того человека.

В общем-то, не моя вина, что на свете существуют двойники. Или, по крайней мере, люди, очень друг на друга похожие. Только вот кузен графа Вассенберга допроса не пережил. И тоже не по моей вине, ведь мы даже не успели взяться за инструменты. Уже при первом ознакомлении с ними обвиняемого, когда я вежливо пояснял принцип действия пилы для костей, кузен графа внезапно охнул, побагровел, вытаращил глаза, а потом как был — красный и с вытаращенными глазами — помер на моем столе. Потом оказалось, что был невиновен (ошибка во время ареста), однако, не умри он столь внезапно, все мог бы и сам объяснить. Но произошло то, что произошло, и теперь я имел несчастье испытать на себе епископскую немилость, поскольку Вассенберги были с Его Преосвященством хорошо знакомы.

Если отберут концессию, мир внезапно станет крайне опасным местом: так уж повелось, что у инквизитора врагов больше, чем друзей. Очевидно, тогда меня покинул бы еще и Ангел-Хранитель, а жизнь без Ангела трудно вообразить. Хотя, скажем честно, жизнь под опекой Ангела вообразить тоже нелегко. Но я такую жизнь не просто воображал — за все эти годы успел к ней привыкнуть. Хотя поверьте, милые мои, это было нелегко.

Наконец ко мне подошел некий лощеный попик, распространяя вокруг себя запах дорогих духов, и взглянул сверху вниз.