Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды - Григорий Михайлович Кружков

умрут — Английское жречество и английское рабство более свирепо чем рабство Египетское и Африканское когда сын страны в свои мужественные годы заперт и лживым обманом разлучен с лучшими мыслями своего детства — не смея обнаружить свою память о доме и любовь к близким — пребывая в мире как в темнице в отлучении от всех своих друзей —

Я хочу, чтобы читатель на этом месте сделал вдох, чтобы читать дальше:

— и все-таки Правда лучший товарищ ибо она сносит все перегородки лжи и притворства — Правда входит ли она на Ринг или в Палаты Правосудия выдвигает простого Человека которого не испугать призраками громких слов полных ярости но ничего не значащих… — честный человек разоблачает мерзких жрецов этих лжецов и подлых трусов позорящих Христианство — я ненавижу и презираю этих трусов — В Откровениях они припечатаны заглавными буквами как «Блудница Вавилонская и матерь Блудниц» не значит ли это Жречество я думаю что именно так — это вздорное ханжество должно исчезнуть — как и всякое другое — Я начал письмо а кончил проповедью — да и бумага кончается тоже…

Это не настоящее письмо, а лишь сохранившийся черновик; можно предположить, что гневные строки против английского Жречества не были отправлены Пэтти — в черновиках Клэр всегда давал волю тем чувствам, которые он предпочитал сдерживать на людях; и все-таки сила его негодования поражает — вспоминается Блейк с его ненавистью к Английской церкви, вспоминается saeva Indignatio из эпитафии Свифта[32].

В своей собственной эпитафии, написанной за десять лет до смерти, он просил написать лишь несколько полных смирения слов. Вот эта запись из Нортгемптонского дневника:

Я бы хотел лежать там, где Утреннее и Вечернее солнце могло бы подольше светить на мою Могилу. Пусть моим надгробьем будет грубый неотесанный камень, вроде жернова, чтобы шаловливые мальчишки ненароком его не сломали, и пусть на нем будут только эти слова: «Здесь покоятся надежды и прах Джона Клэра». Не нужно никаких дат, ибо я хочу жить или умереть вместе со своими стихами и прочими писаниями, которые, если потомство найдет их достойными, заслужат сохранения, а если нет, то не заслужат.

Джон Клэр

Поэт-крестьянин

Любил он в мае плеск ручьев,

И ласточек полет,

И выгон, пестрый от цветов,

И в тучах небосвод.

Когда он слышал грома гул,

То был Господень гром,

В вечерней мгле на берегу

Стоял Пророк с жезлом.

Любое в мире существо,

Букашка и паук,

Священным были для него

Твореньем Божьих рук.

От роду молчалив и тих,

Задумчив с детских лет,

Крестьянин в тяготах своих,

В мечтаниях — поэт.

Вечерняя звезда

О Геспер, гаснет небосвод,

Густеет сумрак быстро;

В тебе одном сейчас живет

Земной надежды искра.

О Геспер, на траву легло

Тумана полотенце,

Как будто млечное тепло,

Дыхание младенца.

О Геспер, ты своим лучом

Ласкаешь мир влюбленно;

Роса невидимым дождем

Кропит земное лоно.

О Геспер, отблеск твой дрожит,

Как влага на реснице,

И пилигриму говорит

О том, что все простится.

Сидел на иве ворон

Сидел на иве ворон

И перьями сверкал,

А пахарь шел за плугом

И громко распевал:

«Свежа, как розовый бутон,

Молочница моя,

Я по уши в нее влюблен,

А де́вица — в меня!»

Так пел крестьянин на ходу,

Ведя по пашне борозду.

«Не нужно мне палат златых,

Богатства в сундуках,

Люблю молочницу мою

С румянцем на щеках.

Когда она доить коров

Шагает по росе,

Она, как Феба, хороша

В простой своей красе!»

Так пахарь пел, и все вокруг

Звенело песней — лес и луг.

«Моя любовь резва, юна,

Жизнь за нее отдам,

В холщовом платьице она

Не хуже модных дам.

Нежна, как лилия в лугу,

Как в гнездышке птенец…»

Встряхнулся ворон на суку

И каркнул: — Молодец!

Так пахарь на ходу слагал

Свой деревенский мадригал.

Наш ворон тоже был влюблен

И, чувствами объят,

Старался тоже сверху он

Прокаркать что-то в лад.

А пахарь шел и глотку драл,

И нажимал на плуг,

И громким эхом отвечал

Ему весь мир вокруг:

«Люблю молочницу мою

И во всю мочь ее пою!»

Школьники после уроков

Ты слышишь вопль? То стайка дикарей,

Смеясь и окликаясь на ходу,

Из школьных вырывается дверей,

Чтоб на лугу устроить чехарду —

Или, обувку сбросив поскорей,

Пугать лягушек в илистом пруду

И головастиков таскать. Взгляни,

Как их ласкает золотым лучом

Закатный час, — как счастливы в тени

Два друга, на траве к плечу плечом

Читающие книжицу одну,

Пока не убегут ловить стрекоз…

Мальчишки! Улыбнусь вам и вздохну:

Вот радость без раскаянья и слез!

* * *

Взгляну ли в былое — смутны эти дали,

Вперед погляжу — там тревога и страх:

Судьба, что ни день, умножает печали,

Заботы растут у меня на глазах.

Увы, не вкусил я от радостей полных,

Лишь тень мне досталась удачи земной,

Я — лодка на грозно бушующих волнах,

Скорее бы риф, что покончит со мной.

Как в тучах холодных короткая просинь,

Весна ускользнула, и лето вослед,

Одна мне надежда — на мягкую осень;

Но дни все короче, все пасмурней