Умри или исчезни! - Андрей Дашков

Адвокат и пилот ожидали их в номере Клейна для партии в покер, но у них нашлось занятие поинтереснее. Макс набросился на девушку с такой же жадностью, с которой приговоренный к смерти выкуривает свою последнюю сигарету. Все-таки время – великий мистификатор, и многое приходит слишком поздно. Даже иллюзия расколотого одиночества…

Впервые ему принадлежало не только ее тело, но и душа; бесформенный сгусток мечты, грязи, света, похоти, слабости, страха и еще миллиона оттенков человеческих эмоций искал себе выстланное ватой покоя убежище, гнездо, в котором все чувства рождаются, чтобы сразу умереть, и потому там есть только ожидания и воспоминания, но никогда не бывает любви…

Он был в ней и с отчаянием чувствовал, что уже не сможет стать ближе, даже если разорвет ее кожу и растворится во внутренностях. Она закричала, раскачиваясь на волнах оргазма, а он продолжал делать свою работу – бессмысленную, как любая работа в мире, – и даже удовольствие было под сомнением, потому что все потеряло форму и незыблемость; он не мог удержать даже самого себя от распада, от возвращения в жуткое состояние капли, которую носит неведомое течение – вечно, слепо, безнадежно.

В номере Клейна горела лампа под зеленым абажуром, висевшим низко над столом. Шторы были задернуты; правила маскировки соблюдены; радиоприемник издавал тихие звуки. В эфире была ялтинская музыкальная станция. Гитара Пэта Мэтэни[15]добавляла зыбкости в и без того нереальную атмосферу.

Ребенок, лежавший на диване, был почти не виден в полумраке. Он до сих пор находился в бессознательном состоянии. Адвокат, не щадя мальчишку, дымил одной из своих сигар. Перед Девятаевым лежала нераспечатанная пачка «винстон». Макс не замечал, чтобы тот в последнее время курил. Две бутылки «хереса» из погребов отеля ожидали своего часа.

Снова обсудили возможность отправки мальчика в больницу. Клейн категорически возражал. Максим не хотел брать грех на душу. Ирен поддерживала его. Пилот помалкивал. В конце концов сошлись на том, что утром Голиков отправит Девятаева за врачом. А уж врачу поневоле придется задержаться здесь на неопределенное время.

Сели играть в покер. Макса это немного отвлекало; что давала игра остальным, он не знал. По крайней мере, пока никто не отказывался.

Ставки были символическими. Ожидалось, что выигрывать будет Клейн; его лицо могло служить образцом бесстрастности, а глаза оставались совершенно пустыми при любых обстоятельствах. Однако чаще выигрывал Девятаев, оказавшийся непревзойденным мастером блефа. Оставалось только удивляться тому, как он различает карты сквозь стекла солнцезащитных очков…

Время близилось к полуночи. Пэта Мэтэни давно сменила танцевальная музыка, гремевшая сейчас в ночных барах побережья. Одна бутылка «хереса» опустела, во второй оставалось меньше половины. Карты бесшумно скользили по сукну. Максим поменял одну, и у него на руках оказались две пары. С этим жалким товаром он сказал: «Поднимаю». Ирина и Клейн отпасовали. Пилот принял ставку и положил несколько мелких купюр поверх горки металлической мелочи…

В этот момент Макс почувствовал, как что-то изменилось за его спиной. Не было ни звука, ни запаха, ни вспышки света, но он знал, что сзади появилось нечто живое. Он швырнул карты на стол и обернулся.

Он увидел блестевшие в темноте белки ребенка, открывшего глаза. На третью ночь после тяжелого ранения в грудь тот пришел в сознание.

Втроем они обступили диван. Неподвижный взгляд и полное молчание мальчика были неестественны, как будто перед ними лежал умирающий старик с усохшим телом. Ира взяла его за руку и спросила о чем-то. Никакого ответа. Лежащий не отреагировал на звук, его зрачки по-прежнему выглядели каплями черной краски на стеклянных шариках.

– О, дьявол! – тихо сказал Макс. Он ощутил некое неудобство, как бывало всегда, когда он видел человеческую ущербность или обреченность. Потом Голиков дважды взмахнул рукой перед неподвижными глазами раненого. – Он же слепой…

Клейн схватил Сашину кисть и сильно сжал ее. Мальчик издал низкое нечленораздельное мычание. Его лицо исказила гримаса боли.

– Ты что, с ума сошел, мать твою?! – закричала Ирина, ударив адвоката ладонью в грудь.

– Тихо, детка, – сказал Клейн, не рассердившись, но и не пытаясь обратить все в шутку. – Вы слишком чувствительны. Он глухонемой к тому же.

Макс посмотрел на него с нескрываемой ненавистью.

– Вы знали?

– Догадывался.

– Господи! – сказал Голиков в пустоту. – Почему ты свел меня с этим придурком?

– Хватит ныть! – Клейн, как ни странно, улыбался. – Надо его перевязать.

– Давай, перевязывай, – с ядом в голосе предложил Макс. – Только узнай вначале, когда он сам сможет о себе позаботиться.

– Ты так ничего и не понял, – сказал масон с легким сожалением.

– Главное, я понял, с кем имею дело.

– Ну, тебе не приходится выбирать, – с этими словами, произнесенными презрительным тоном, Клейн принялся отклеивать от груди мальчика полосы пластыря, которым была закреплена повязка.

Процедура оказалась довольно болезненной. Ребенок мычал, как больной теленок. Ира держала его за руки.

Девятаев равнодушно смотрел на все это, сидя за карточным столом. Он так и не распечатал пачку сигарет и не бросил на стол своих карт. У него на руках был «стрит», и существо, сидевшее внутри пилота, радовалось этому обстоятельству едва ли не больше, чем тому, что вплотную приблизилось к чужому союзнику.

Старик Брыль и сам уже не помнил, сколько лет числился сторожем в «Пирамиде». Благодаря здоровому климату, размеренному образу жизни и многолетней привычке, он до сих пор исправно выполнял свои обязанности. Они были несложными, но достаточно важными – вроде контроля и профилактики газового оборудования, насосов, вентиляционной системы и прочей дребедени, к которой Брыль всегда относился с подозрением, справедливо считая ее враждебной человеку.

Этой ночью ему не спалось. После приезда господ он вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Вместо обычных шумных кутежей и сомнительных развлечений с девицами молодой хозяин проводил все время в более чем тесной компании, практически не покидая отеля. Неужели скрывался от кого-то? Эта простая мысль приводила Брыля в растерянность. Курортная империя Голиковых всю жизнь была для него олицетворением стабильности и нерушимых устоев общества. Старик не мог даже вообразить, что столь могущественному человеку кто-нибудь угрожает. А если это так, то мир действительно катится к чертям…

Он взял фонарь с аккумуляторным питанием и решил сделать обход, в котором не было особой необходимости. В небе горели яркие южные звезды. Море вкрадчиво шумело, накатываясь на пустынные пляжи. Огромная ступенчатая пирамида казалась беззвездной дырой в пространстве, гробницей еще живых, но уже совершивших непоправимую ошибку обитателей заброшенного берега.