Коммодор Хорнблауэр - Сесил Скотт Форестер

чтобы лишить город всякой надежды на помощь с моря. Это был почти остров — Рижский залив прикрывал позицию с фланга, а Двина, ширина которой здесь составляла около мили — с тыла. Остальные подступы были надежно защищены оврагами и болотами, а также земляными укреплениями, созданными трудом тысяч крестьян, согнанных из окрестных сел. Французы, очевидно, предпочли штурмовать селение прямо в лоб, так как успех избавил бы их от долгих недель осадных операций, к тому же они до сих пор не были уверены в том, что русские будут иметь особое желание или возможности оказывать им упорное сопротивление. Здесь Макдональд впервые наткнулся на серьезное противодействие, с тех пор как начал свое наступление через Литву, а неподалеку от Смоленска русские армии преградили французам дорогу на Москву. Утром Хорнблауэр лично осмотрел укрепления Даугавгривы, отметил крепость позиции, решительность русских гренадеров, которые ее занимали, и считал, что селение невозможно взять иначе, чем правильной осадой. Тем не менее, сейчас он завидовал абсолютной уверенности губернатора — ведь, с другой стороны, всякое может случиться. Если селение падет, то падет всего лишь передовое укрепление. Если же приступ будет отбит, то о развитии успеха не может идти и речи, так как Макдональд располагает 60 000 человек, а русские — максимум 15 000. Конечно, Макдональд просто обязан предпринять генеральный штурм Даугавгривы. Интересно поразмышлять, каков будет его следующий ход, если атака будет отбита. Он может двинуться вверх по течению реки и попробовать форсировать ее прямо напротив города, хотя это означает, что его солдатам придется пробираться по бездорожью и пытаться переправиться через полноводную реку в месте, где им не удастся найти лодок. Или же французский маршал может предпринять другой план и использовать барки, которые попали ему в руки под Митау, чтобы переправиться через устье Двины, оставив Даувгавгриву в осаде до тех пор, пока он не вынудит русских в Риге к выбору между генеральным сражением в поле, отступлением к Петербургу или блокаде в стенах города. Трудно угадать, что выберет Макдональд. Впрочем, он посылал Жюсси на разведку устья, и, не смотря на то, что его главный инженер бесследно исчез, вряд ли откажется от операции, которая позволила бы ему немедленно продолжить наступление на Санкт-Петербург.

Хорнблауэр вернулся к действительности, с облегчением обнаружив, что в своих размышлениях благополучно пропустил значительный кусок балета. Он не представлял себе, сколько длилось его мысленное отсутствие, но должно быть, порядочно. Канонада стихла: штурм либо был отбит, либо увенчался полным успехом.

В этот самый момент дверь приоткрылась, в ложу проскользнул другой адъютант и что-то зашептал губернатору.

— Атака отбита, — сообщил Эссен Хорнблауэру, — Яковлев докладывает, что у него большие потери, но все подступы к позиции покрыты телами французов и немцев.

Этого и стоило ожидать — при неудачном штурме потери атакующих всегда ужасны. Итак, Макдональд рискнул, как игрок, поставив несколько тысяч жизней за возможность быстрее окончить осаду и проиграл. Однако императорская армия скорее будет разъярена, нежели подавлена даже столь неудачным началом. В любой момент обороняющиеся должны ожидать новых решительных атак.

Хорнблауэру странно было обнаружить вдруг, что он умудряется вместе с остальными сидеть на спектакле и при этом совершенно не замечать того, что происходит на сцене. Наступил еще один антракт; в ложе зажглись огни, и можно было снова встать и размять ноги. Было даже приятно обмениваться вежливыми банальностями на французском, впитавшем в себя акцент полудюжины других европейских языков. Когда антракт закончился, Хорнблауэр уже почти собрался заставить себя снова усесться и, наконец-то, погрузиться в балет, но как только занавес поднялся, он почувствовал легкий толчок локтем: это был Эссен, который тяжело поднялся и двинулся к выходу из ложи. Хорнблауэр последовал за ним.

— Стоит поехать и посмотреть, — сказал Эссен, когда они вышли в коридор и закрыли за собой двери, — было бы не очень хорошо, если бы нам пришлось вставать, когда началась стрельба. Теперь люди не будут думать, что мы уехали второпях.

У театра уже сидел в седлах гусарский конвой, а рядом два грума держали под уздцы еще двух лошадей, и Хорнблауэр внезапно понял, что ему придется ехать верхом в полной парадной форме. Правда, теперь это уже не внушало ему такого беспокойства как раньше — Хорнблауэр с удовольствием подумал о нескольких дюжинах запасных шелковых чулок, которые дожидались его на «Несравненном». Эссен взобрался на свою лошадь и Хорнблауэр последовал его примеру. Яркая полная луна освещала площадь когда они, в сопровождении эскорта, скакали по вымощенным булыжником улицам. Поворот, другой, пологий спуск — и они оказались на большом наплавном мосту, перекинутого с берега на берег Двины. Понтоны глухо бубнили под ударами лошадиных копыт. На противоположном берегу дорога бежала по вершине холма, возвышавшегося над водой; на его дальнем склоне, усеянного оврагами и запрудами, виднелось множество огней. Здесь Эссен остановился и приказал гусарскому офицеру с половиной эскорта следовать в авангарде маленького отряда.

— Не хочу, чтобы меня подстрелили свои, — объяснил он, — часовые нервничают, так что въезжать в деревню, гарнизон которой только что отбил вражескую атаку так же опасно, как штурмовать батарею.

Хорнблауэр был слишком занят, чтобы слишком задумываться над этой проблемой. Шпага, лента, орденская звезда и треуголка с плюмажем сегодня лишь усугубляли те мучения, которые он обычно испытывал при верховой езде. Он неуклюже болтался в седле и обливался потом, несмотря на прохладную ночь и, как только удавалось освободить руку от поводьев, судорожно хватался за тот предмет своей парадной экипировки, который в данный момент причинял ему наибольшие неудобства.

По пути их часто окликали пикеты, но, вопреки мрачным прогнозам Эссена, ни один из часовых не оказался настолько нервным, чтобы выстрелить. От того места, где они в последний раз они выкрикнули пароль уже была видна церковь Даугавгривы, купола которой чернели на фоне бледного неба. После того, как стих стук копыт, внимание Хорнблауэра привлек новый звук; глухой шум, в котором сливались плач, стоны и предсмертные крики. Часовой пропустил их, и маленький отряд проехал в деревню. По мере того, как они продвигались вперед, стоны усиливались; слева виднелась освещенная факелами площадка, на которую сносили раненных — Хорнблауэр бросил взгляд на обнаженные, извивающиеся в муках тела, разложенные на столах, над которыми в мерцающем свете факелов склонялись врачи, напоминающие инквизиторов. Все поле вокруг было сплошь усеяно корчащимися в агонии и стонущими раненными. И это было лишь местом небольшой стычки передовых отрядов, после которой с обоих сторон осталось по несколько сотен раненых.

Они спешились у дверей церкви и Эссен первым