Пожиратели тьмы. Токийский кошмар - Ричард Ллойд Пэрри

– Скажи мне, откуда ты пришла и кто отец твоего ребенка, – приказывает епископ мне, но голос у него добрый. Все ждут моего ответа. Скрип пера Маргериты прекращается; она тоже ждет.

Изабель сказала мне, что епископ – хороший человек. Когда она давала свои обеты, он руководил церемонией и, как нежный отец, выдавал ее замуж за Христа. Если я не могу доверять этому доброму на вид епископу, кому из мужчин я могу доверять?

– Ничего плохого не случится ни с тобой, ни с твоим ребенком. Говори, – настаивает он.

Как он может давать такое обещание? Никто на свете не в силах обеспечить нам безопасность. Пусть Клавдий больше не может достать меня, Эдмунд, возможно, все еще жив. А король Фортинбрас не будет союзником ни мне, ни моему ребенку. А больше всего я не доверяю могущественному и мстительному Дуруфлю.

Я отвечаю епископу словами из псалма, который, я уверена, ему известен:

– «Больше я не стану доверять князьям».

Меня охватывает странное чувство, в глазах темнеет. Ноги мои подгибаются, и, помимо своей воли, я опускаюсь на колени. Не Бог ли поражает меня за то, что я не повинуюсь его представителю на земле?

Епископ Гарамонд тяжело вздыхает. Дуруфль издает звук, напоминающий зубовный скрежет. Мать-настоятельница подходит ко мне, ее сильные руки поддерживают меня, чтобы я не упала навзничь.

Через несколько мгновений епископ Гарамонд объявляет:

– Она может остаться с вами до тех пор, пока не родит ребенка. А тем временем мы наведем справки и выясним правду. – Его голос звучит устало.

– Ваше преосвященство, я вынужден протестовать… – шипит Дуруфль, но епископ обрывает его, он стучит об пол посохом, подтверждая окончательность своего решения. Один, два, три раза. Этот звук громким эхом отражается от деревянных панелей стен. Затем я чувствую ладонь епископа на своей голове, он шепчет молитву на латыни. С помощью матери Эрментруды я поднимаюсь, чтобы уйти, но меня пронзает боль, которая охватывает весь мой живот, и я кричу, призывая на помощь.

Темнота бурлит вокруг меня, как вода. Боль сжимает живот, останавливает дыхание. Когда ее хватка ослабевает, я жадно глотаю воздух, стараясь выжить. Потом тяжесть страданий снова тянет мое тело вниз, подобно воде смыкается над моим лицом и просачивается внутрь. Я слабо брыкаюсь, стараясь избавиться от савана, в который превращается моя одежда.

Отрывки псалмов выплывают в моей голове. «Спаси меня, о Боже, ибо я попала в глубокую воду, и она смыкается надо мной». Меня снова и снова сжимает боль схваток, она растет, как грехи, и пронзает, как мечи. Забвение распахивается передо мной подобно черной пропасти, а я слишком слаба, чтобы отступить от ее края.

«Не дай глубине поглотить меня, не дай пропасти сомкнуть надо мной свою пасть».

Я вижу сверкающий огонь, который согревает мою плоть. Смерть и грех не должны меня теперь настигнуть! Я крепко держусь за жизнь, хотя тело мое изгибается, корчится и выгибается дугой, будто хочет сломаться. Кровь вытекает из меня. Голоса что-то кричат мне или тихо шепчут. Мертвецы, словно в процессии на сцене театра масок, манят меня, зовут присоединиться к ним.

Потом сильные руки поднимают меня из воды. Они вызволяют меня из подземной могилы, я рождаюсь заново, подобно Лазарю. Они вытаскивают из моего тела скользкого, мокрого младенца, который покидает мою темноту ради света.

«Моя плоть также наполнится надеждой, ибо ты не отдашь меня могиле».

Призраки рассеяны. Смерть снова побеждена. Волны потопа отступают; это всего лишь соленая струйка пота, которая стекает по моему лицу и попадает в рот. Изабель кладет мне в руки крохотного мальчика, который яростно кричит, впервые самостоятельно вдыхая воздух. Он завернут в чистую ткань и пахнет, как сама чистота.

Они с Анжелиной склонились надо мной, как ангелы, купающиеся в людской радости.

– Дети – наследство нам от Господа, и плод чресл – это его дар, – говорит Анжелина. Ее красное лицо залито потом, но ее улыбка говорит мне о том, что все идет хорошо.

Я родила младенца на лежанке в пекарне, так как это самое теплое место в монастыре. В печах разожгли огонь и оставили дверцы открытыми, чтобы тепло разошлось по помещению.

– Анжелина, принеси мой маленький сундучок с лекарствами и мешочек с травами. Горячий компресс на живот поможет матке сжаться, а пастернак поспособствует отходу последа.

– Разве я не говорила, что она вскоре опять приступит к своей работе? – смеется Анжелина и выполняет мою просьбу. Мать Эрментруда приходит в комнату и опускается на колени возле моей лежанки, это жест смирения, который не соответствует ее положению настоятельницы. У нее усталый вид. За ее спиной стоит Маргерита.

– Все эти два дня мы молились, и теперь я благодарю Господа за твои благополучные роды, – произносит мать Эрментруда, беря меня за руку. У нее на глазах слезы. Ее прикосновение побуждает меня сказать, наконец, правду.

– Простите, что я обманывала вас. Я хотела рассказать вам, но боялась, что вы меня отошлете прочь. Вы меня прощаете?

– Ш-ш-ш! Для этого нет причин, Офелия, – отвечает она, убирая влажные волосы с моего лица и прикасаясь ко лбу моего младенца.

– Я никогда не знала материнской заботы, – шепчу я. – Я умею быть матерью. – Но не успела я договорить, как поняла, что это уже неправда.

– Не бойся, – отвечает мать Эрментруда. – Подумай о нашей Деве Марии, матери прекрасной любви, величия и святой надежды.

– Нет, я буду думать о вас, – говорю я этой женщине, которая стоит на коленях у моей постели как стояла бы моя собственная мать. – Вы – добрая матушка многих дочерей. Посмотрите, как они вас любят, как я вас люблю. – В ответ мать Эрментруда улыбается так широко, что ее глаза почти исчезают в многочисленных складках и морщинках ее лица.

Я смотрю на младенца, лежащего у меня на руках. У него ротик идеальной формы буквы «О», как у маленького певчего в хоре, поющего хвалу Господу. Я понимаю, что моя любовь к нему выйдет за рамки здравого смысла. Должно быть, именно это чувствовала Гертруда, когда увидела новорожденного Гамлета, и это чувствовала моя мать, держа меня на руках перед смертью. Мне в голову приходит мысль:

– Так вот, значит, каков плод всего этого. Не наказание смерти, а дар жизни.

Сила и мужество вливаются в мое тело подобно новой крови. Тяжкое бремя, которое я так долго носила, теперь снято с моей души. Я больше не боюсь открыть рот и признаться.

– Моего сына зовут Гамлет, как звали его отца, и он – принц Дании.

Сейчас апрель, идут теплые проливные дожди, которые омывают каждый корень и набухающие почки всех растений в природе. Расцвели желтые нарциссы, и крокусы расстилают свои ковры из крошечных пурпурно-белых цветочков. Мой сын Гамлет такой же новенький и так же полон чудес, как эта весна. Изабель говорит, что когда монахини узнали его имя, они зарыдали от удивления и радости.