Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев

на резиновых колесах. Стюардесса отступила в сторону, ее место занял… ее место занял Эйген Отт. Вот так так! Отт приветственно взметнул над собой руку.

Зорге протер глаза — не поверил тому, что видел. Эйген — посол? Из-за плеча мужа возникла Хельма в белой широкой шляпе, украшенной букетиком искусственных цветов. Зорге вновь протер глаза. Хельма теперь, выходит, — супруга посла. Интересно, к ней сейчас можно будет подступиться или нет? Рихард протер глаза в третий раз.

И что еще было неожиданно — на Эйгене Отте красовалась отлично сшитая парадная генеральская форма. Выходит, Эйген в довершение всего стал еще и генерал-майором. Хороший взлет! Небо в честь новоиспеченного генерала порозовело, сделалось неожиданно нежным — так необычно осветило его красное, жесткое, внезапно сменившее гнев на милость вечернее солнце, кровяные краешки исчезли, горячая плоть покрылась прохладной кисеей…

Отт тем временем уже сошел на землю, — Хельма за ним, — и начал приветствовать сотрудников посольства — вначале двух советников-посланников, потом первых советников (их было трое), затем просто советников…

Рихард по своему журналистскому статусу находился в конце длинной, выстроенной по протоколу шеренги. Когда Отт подошел к нему, Зорге лихо, вспомнив старое солдатское прошлое, щелкнул каблуками:

— Герр генерал, поздравляю вас от всей души!

Надо отдать должное Отту, он обхватил Зорге обеими руками, тряхнул за плечи и призвал — сделал это при всех:

— Приди в себя, Рихард! Мы же друзья, и обращение между нами прежнее — на «ты».

В кабинете фюрера, в Берлине, висела большая карта Европы. Мир — разные там Аргентины, Чили, Канады, Индии и африканская чернота Гитлера пока не интересовали. Интересовала только Европа.

Неожиданно он приказал сменить карту, висевшую у него в кабинете, повесить полотно побольше, и теперь, оставаясь один, все чаще и чаще водил пальцем по территории Польши, вчитываясь в незнакомые славянские названия — деревень и городов, по мнению фюрера, в Польше было сверх нормы. Надо бы уменьшить число.

Через некоторое время он заявил на одном из совещаний:

— Вопрос о том, пощадить Польшу или не щадить ее, отпадает. Остается решение — напасть на нее при первом удобном случае.

В узком кругу соратников, поскребывая ногтем свои мягкие, как шелк, квадратные усики, фюрер пояснил:

— Речь идет о завоевании жизненного пространства для Германии на востоке, поэтому Польшу мы просто-напросто проглотим. Вот так, — пальцами он пригладил усы-нашлепку, чтобы волос не топорщился, и добавил: — Как сосиску под кружку холодного баварского пива.

В чем, в чем, а в пиве и в сосисках Гитлер толк знал.

В его окружении были люди осмотрительные, которые поглядывали и на Европу, и на Азию осторожно: а что там скажут? Ведь у Польши есть союзники, которые обязательно полезут в драку… Как быть с ними?

Насчет союзников фюрер высказался однозначно — в духе некоторых политиков нынешнего времени:

— Союзники… Союзнички! А что они значат? Абсолютно ничего. Я видел жалких червяков Чемберлена и Даладье в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы вступаться за кого-нибудь или тем более — нападать. — Тут Гитлер неожиданно скорчил такую физиономию, что присутствующие не выдержали, расхохотались. И Гитлер тоже расхохотался — сам себе понравился. — А вообще-то, единственное, чего я боюсь, — это приезда ко мне Чемберлена или какой-нибудь другой свиньи, чтобы я изменил свое решение. В таком случае этот человек будет спущен с лестницы, даже если мне самому придется дать незваному гостю ногой в брюхо на глазах изумленных фотокорреспондентов.

Тут все захохотали снова. Гитлер прихлопнул ладонью рот — сделал это неожиданно, — и произнес, подняв глаза к потолку:

— Право — на стороне сильного.

Что-что, а силу и Чемберлен, и Даладье признавали. И уважали. По этой части им было далеко до фюрера. Тогда же Гитлер произнес фразу, которую собравшиеся запомнили надолго:

— Я дам сигнал, когда надо будет открыть пропагандистскую кампанию и дам повод к войне. Неважно, будет этот повод правдоподобен или нет. Победителя не судят.

О высказываниях Гитлера стало известно Отту, он понял, куда ветер подует завтра, и срочно обзавелся большой картой Европы.

Ну а Гиммлер, большой специалист по разработке «поводов к войне», получив задание от фюрера, спешно занялся любимым делом.

Полторы сотни эсэсовцев были переодеты в польскую форму. К ним прибавили сотню заключенных, взятых в Глейвице, в местной тюрьме. Зэков также нарядили в польскую военную форму, уголовнички даже радоваться начали: неужели им позволят пройтись по Польше и пощипать тамошние банки? Но сюжет этот развивался совсем по иному сценарию.

Переодетые эсэсовцы захватили радиостанцию в Глейвице, на границе с Польшей, зэков перебили — те сыграли роль массовки и якобы полегли в «тяжелом бою» (с ненавистными германцами), эсэсовцы же еще немного постреляли у микрофона и обратились на польском языке к полякам — местным жителям: пора, дескать, свергать ненавистного фюрера, после чего покинули радиостанцию. Дело было сделано.

Гитлер от восторга даже ладошки потер и велел Геббельсу пригласить в Глейвиц иностранных корреспондентов: пусть, мол, посмотрят господа, как поляки обижают немцев, пусть сами пощупают трупы и сделают выводы. А фюрер, в свою очередь, также сделает вывод…

— После того как были исчерпаны все политические возможности устранить мирным путем тяжелое для Германии положение на ее восточных границах, я решился прибегнуть к насильственным мерам, — патетически проговорил он и велел армии наступать.

Приграничный Глейвиц враз сделался фронтовым городом. Смять Польшу Германии ничего не стоило — это все равно, что наступить каблуком на пустой спичечный коробок.

Через три недели Польша, самостоятельное государство, стала немецким генерал-губернаторством. Причем здорово обкусанным: к Германии отошла Верхняя Силезия, а также Вертегау и так называемый Данцигский коридор. Затеянный Гитлером передел мира начал набирать обороты. Армия фюрера становилась все мощнее и мощнее, только за год она выросла вдвое: если в тридцать восьмом году в вермахте числилось 52 дивизии, то в тридцать девятом — уже 103, и эта раскрутка набирала обороты.

Европу начало заволакивать пороховым дымом уже серьезно; если раньше плавали лишь лохмотья, которые сдувал в сторону обычный ветер, то сейчас дым уже ел людям глаза.

Отт, который стал регулярно приглашать Зорге к себе на завтраки, каждый раз после кофе с круассанами поднимался из-за стола и подходил к карте Европы, с вдохновенным лицом замирал около нее.

— Как ты думаешь, Рихард, куда нацелит дальше свой удар наш великий фюрер?

Ну как куда? На Италию с Испанией он нападать не будет — там правят родственные режимы, Румыния с Финляндией слишком мелковаты для него, до Англии ему не дотянуться, далеко, да и через Фракцию просто так, под звук веселых немецких песенок ему не перешагнуть, — значит, будет нападать на страну, которую ему