Её цветочки - Шеннон Морган

– Мэдди плачет, – сказала Розина и, залезши в ванну рядом с Виолой, позволила Бри вымыть себя, хотя та мыла ее торопливо и совсем не бережно. – Она что, заболела?

– Не знаю, – ответила Бри, пытаясь не обращать внимания на вопли Мэдди, доносящиеся с другого конца коридора. – Она еще совсем малышка и не может сказать нам, что с ней не так… Ви, давай, вымойся. Ты уже достаточно большая, чтобы делать это самой.

Виола послушно взяла мочалку, поскольку давно привыкла делать то, что ей велела сестра.

– Скорее! – закричала Агнес, слезши со стула, на котором она стояла, чтобы смотреть в окно. – Он идет сюда!

– Он еще далеко? – Бри вытащила Розину из ванны и вытерла ее полотенцем.

– Выходит из-за деревьев. – Агнес запрыгнула в ванну еще до того, как полностью стащила с себя платье.

– Какой у него вид? – прошептала Розина. – Он будет кричать?

Агнес и Бри переглянулись; лица у них были испуганные. Он непременно будет кричать. Их пугало не это, а то, что последует потом.

– А как насчет Фрэнни? – спросила Виола. – Отец будет кричать на нас всех, если она не примет ванну до того, как Он придет домой.

– Тьфу ты! – Бри повернулась к Агнес. – Останься с Ви и Рози. Я схожу за ней.

Агнес насупилась.

– Иди, иди, займись своей любимицей. Как всегда.

Бри показала сестре язык и выбежала из комнаты, пока Агнес говорила младшим сестрам:

– Она так любит командовать.

– Ты тоже, Агги, – донесся до Бри голос Виолы, пока она неслась по коридору. Она заглянула в комнату Инжирки, но та оказалась пуста.

Тихо зовя Инжирку, Бри сбежала по лестнице и пробежала через кухню.

Во дворе она резко остановилась, и ее сердце неистово забилось от страха – она услышала, как Он идет по дорожке, громко шаркая ногами и что-то бормоча себе под нос.

Глава 19

– Я еду в Лондон, – сказала Мэдлин.

Фрэнсин изумленно воззрилась на нее поверх планшета.

– Зачем?

– Мне… э-э… надо кое-чем заняться, – ответила Мэдлин, широко раскрыв глаза. – Речь идет об имуществе Джонатана, о его завещании и… и…

– Ты врешь. Я всегда могу определить, когда ты врешь. Никто не может иметь такой невинный вид, как у тебя сейчас.

– Да ладно тебе. – Мэдлин плюхнулась на стул напротив сестры, и невинное выражение на ее лице сменилось хмурым. – У меня, знаешь ли, все-таки есть своя собственная жизнь!

– Ты имеешь в виду, что тебе стало скучно, ты нашла себе нового кавалера и через пару месяцев сообщишь мне, что снова выскочила замуж?

Мэдлин надулась.

– Ладно. Если хочешь знать, мне надо выбраться из этого дома. Мне осточертело просматривать старые судебные протоколы, касающиеся людей, с которыми мне совершенно не хочется знакомиться. И да, мне скучно, и да, у меня нет кавалера. Кавалер есть только у тебя!

– У меня его нет.

– А как же Тодд Констейбл?

– У нас с ним было только одно свидание, а это вряд ли может считаться… В общем, это мало что значит. – Фрэнсин не хотелось думать о Тодде Констейбле. Все три дня, прошедшие после их свидания – а она их считала, – она всячески избегала его. Ей показалось, что их свидание прошло хорошо, но Фрэнсин была в этом далеко не уверена, и конечно же не стала бы спрашивать об этом Констейбла; а если б спросила и оказалось, что оно действительно прошло хорошо, то что с того? И что потом? Избегать его было куда проще; к тому же, если честно, с тех пор она не видела его вообще. Возможно, Тодд тоже ее избегал, поскольку она слышала на лестнице его тяжелые шаги только поздней ночью, долгое время спустя после того, как она ложилась.

Мэдлин картинно закатила глаза.

– Послушай, мне просто нужен перерыв. Мне нужен свет, нужны люди и… и духи́, и ужин в ресторане, в котором подают небольшие порции. Мне необходима передышка. Здесь царит удушающая атмосфера, и мне надо выбраться отсюда!

– Тогда поезжай, – холодно проронила Фрэнсин и, повернувшись к планшету, принялась так неистово возить мышью по столу, что курсор впал в бешенство, а потом куда-то пропал.

Мэдлин в нерешительности замерла в дверях. Фрэнсин так и не посмотрела на нее: нет, она не станет облегчать сестре задачу. Наконец Мэдлин вздохнула, затем ее шаги донеслись из вестибюля, послышались на лестнице, и сердце Фрэнсин наполнилось обидой на сестру из-за того, что та хотела уехать.

…Это произошло неделю назад, и с тех пор Мэдлин так ни разу и не связалась с ней. Разумеется, Фрэнсин сожалела, что ссорилась с сестрой, – она всегда об этом жалела. Ее не удивляло, что от Мэдлин нет вестей – это было похоже на сестру. Та всегда сбегала, когда жизнь становилась слишком трудной.

И с каждым днем дом все сильнее давил на Фрэнсин, сжимал ее в своих шепчущих стенах. Он наполнял ее тревогой, обманывал зрение, действовал на органы восприятия. Она ловила себя на том, что колеблется перед тем, как завернуть за угол или быстро повернуть голову, заметив какое-то движение. Обнаруживала, что то или иное окно открыто, хотя она точно помнила, что закрыла его, и внезапно находила в кухне или в вестибюле всякие мелкие вещи, которых не видела несколько лет и которые она туда не клала. Но все это были пустяки по сравнению со свежими синяками, которые Фрэнсин обнаруживала у себя каждое утро, когда просыпалась.

Постоянное и острое осознание всего этого изматывало ее, и она отвлекалась от него, ходя в Колтхаус, чтобы проведать мисс Кэвендиш, или погружалась в старые судебные дела, пока ее мозги не становились похожими на пудинг и не переставали соображать. Она старалась не смотреть на пустой стул, стоящий напротив нее за обеденным столом на кухне, потому что, по правде сказать, ей недоставало сестры, недоставало чувства товарищества, нарождавшегося между ними, пока они пытались решить проблему с преследующим их призраком отца.

Погода ухудшилась. Всю неделю в доме выл ветер, словно мстительная фурия. При каждом его порыве Фрэнсин вздрагивала в испуге, но затем обнаруживала, что от него просто-напросто открылось окно. Она продолжала думать, что это ярость Джорджа Туэйта, пока ветер не стих и не полил дождь. Сад превратился в вязкое месиво, и в вестибюле и верхних комнатах стали часто появляться следы грязных ботинок.

Шел вечер субботы. Когда Фрэнсин поднялась на второй этаж, было уже поздно. Ей не хотелось признаваться перед собой, что она ждет возвращения Констейбла.

В ее спальне