Лютая охота - Бернар Миньер

Кто еще, кроме Лемаршана, был с ним? Сколько из них служили в полиции, в жандармерии, в армии? Сколько у него было пассивных и активных соучастников? Сервас уже знал, что один из них служит в полицейском управлении.

Такие люди, как он, процветали на глубоких трещинах, которые разламывали страну. С каждым днем их становилось все больше, им был нужен хаос, обрушение, чтобы потом, как они надеялись, силой захватить власть, которая, от выборов к выборам, уходила у них из рук, потому что избиратели отказывались за них голосовать. Это общество находилось на грани взрыва. Скреплявший его цемент рассыпался на глазах, а сидящие в засаде группировки только и ждали момента, чтобы разрушить последние стены. Эти группировки преследовали разные цели, но проект у них был один: свергнуть все власти на местах, включая власть демократическую. Это, безусловно, была проблема общая, но та проблема, что относилась только к нему здесь и сейчас, состояла в том, что синеглазый человек и его приспешники спровоцировали смерть Мусы Сарра и умертвили Кевина Дебрандта. А возможно, заодно и Ромэна Эймана, Лахсена Хениша и Нельсона да Роха. В его задачи входило арестовать убийц. Все остальное было вне его компетенции.

Луна спряталась за облаками. За рулем сидела Самира. Эсперандье и Кац притихли на заднем сиденье. Сервас говорил себе, что развязка совсем близко. Он чувствовал ее по быстрым толчкам крови в венах. По тому, как расширялось время, и все, сидевшие в машине, постепенно становились частью его самого.

Было восемь вечера субботы, 31 октября.

Он вошел в квартиру. Снял пальто. И услышал уличный шум, который доходил до прихожей: Леа, должно быть, открыла застекленную балконную дверь, чтобы проветрить. А когда вошел в гостиную, то понял, что так оно и есть, вот только шум совсем не похож на тот, что доносился из открытого балкона раньше. У него возникло впечатление, что он пришел домой часа в четыре утра, когда ночь уже опустилась на город и все звуки стали тише и доносились будто издалека. Куда подевались те сто тысяч студентов, которые в это время обычно шатались по улицам и набережным? Большинство из них приехали издалека и теперь небось сидят, закрывшись в своих комнатушках, подавленные и брошенные, мерзнут и пытаются не спятить и не начать биться в стены. А может, их отпустили на каникулы?

– Есть хочешь? – спросила Леа из кухни.

Он вошел. Она перемешивала овощи в китайском котелке, и от аппетитного запаха у него просто слюнки потекли.

– Там на столе для тебя письмо, – сказала она, обернувшись.

Он посмотрел на письмо и взял его. На конверте не было ни имени, ни адреса

– Оно лежало в почтовом ящике?

Она помотала головой: нет.

– Все это очень странно. Внизу какой-то тип дожидался в машине. Как только я с ним поравнялась, он вышел и велел передать это тебе.

Сервас напрягся. Ему очень не понравилось, что именно в такой момент некто подкарауливает Леа у них под окнами. Он вскрыл конверт и развернул лежавший внутри листок бумаги.

Он был чист.

На нем ничего не было написано.

– Что там? – спросила Леа.

Не отвечая, он взял телефон и набрал номер окружного комиссара. Пока устанавливалась связь, он почувствовал, как тяжело и тревожно забилась кровь в жилах.

– Сервас? – удивленно ответил Шабрийяк. – Что случилось?

– Хочу попросить пост безопасности: двоих вниз и ко мне в квартиру. Немедленно.

– Что? Да что произошло?

Сервас рассказал о конверте и о незнакомце, который поджидал Леа.

– Хорошо, я распоряжусь, – отреагировал Шабрийяк. – Похоже, на этот раз вы изрядно разворошили муравейник… Когда вы рассчитываете мне доложить о последних делах на передовой позиции?

– Дайте нам еще двадцать четыре часа, – ответил Мартен.

– Без вопросов. Жду вас завтра в полдень у себя в кабинете.

* * *

20:43. Сидя на скамейке в маленьком треугольном скверике возле статуи Геракла с луком работы скульптора Антуана Бурделя, Эстер Копельман курила сигарету.

Бронзовая статуя – натянув лук, лучник стоит на колене, а другая нога, вытянутая вперед, упирается в скалу – стояла возле храма весьма скромных размеров, и ночь обволакивала ее темным покровом. Эта статуя напоминала Эстер картинку на обложке ее школьных тетрадок.

Что-то он запаздывает… Может, испугался…

Дожидаясь, Эстер Копельман курила и размышляла о своей жизни. Точнее, подводила итог жизни той школьницы в сером передничке, в очках на носу, которая писала в школьной тетрадке в клеточку, сидя за деревянной партой с чернильницей.

Потом, уже в юности, робкая куколка превратилась в роскошную бабочку, и она перелетала от одного мужчины к другому, заботясь только об удовольствии и даже не пытаясь кого-нибудь «подцепить». Она много пила и курила сигарету за сигаретой, начав в пятнадцать лет и рассчитав, что если выкуривать по две пачки в день, то за тридцать восемь лет набежит полмиллиона выкуренных сигарет. Случалось ей пробовать и кое-что другое, пока не настал день, когда любовники стали звонить все реже, а на лице начали появляться следы всех ее «прегрешений».

Теперь же – задолго до всех карантинов и комендантских часов – она проводила свои вечера в одиночестве или в каком-нибудь баре в компании собутыльников, которые порой превращались в любовников на одну ночь. Заводить в качестве компаньона кошку или собаку она не хотела. Во-первых, она их боялась, а во‐вторых, для этого она была уже слишком старой девочкой. У нее не было детей, кому она могла бы позвонить или к кому зайти в гости, кроме разве что какого-то непонятного племянника, который звонил ей раз в полгода. А родители умерли уже очень давно.

Помимо воли у нее сжалось горло. Вот и все; неужели это и есть итог ее жизни? Ей еще повезло, что не осталась без работы. Нет, работа у нее была. Свое ремесло она обожала. А что еще ей оставалось в наше время, когда любой мог стать журналистом совершенно случайно, когда все больше людей оказывались неспособны проверить информацию, которую получали, а потому подпитывали свое представление о мире фейковыми новостями, слухами и откровенным враньем?

Она уже начала терять терпение и посмотрела на часы. Где его, черт возьми, носит?

Продолжая этот маленький сеанс подведения итогов, она спросила себя, сожалеет ли она о чем-нибудь. А главное – если вдруг предположить, что у нее появилась возможность сесть в машину времени и перенестись в прошлое, чтобы некоторые вещи изменить, что бы она сказала? Да или нет? Ее ответ «да». Без тени сомнения. И еще какое «да»! А те, кто говорит «нет», по большей части врут. Ибо сколько из них прожили действительно ту жизнь, о которой мечтали в юности?

Она вздрогнула.

У нее за спиной, где-то за скамьей, кто-то пошевелился. Она была в этом почти уверена и на миг застыла. Потом обернулась к платанам и к черной воде канала де Бриенн. Здесь, как раз над ее скамьей, всегда висел фонарь, который все освещал ярким дневным светом, но сейчас он не горел. Поэтому она и села именно на эту скамью: чтобы ее никто не заметил.