Ричард Львиное Сердце: Поющий король - Александр Сегень

Торжественный день наступил. Ранним теплым утром двенадцатого июля ворота города распахнулись и крестоносцы стали входить в Иерусалим-сюр-мер. Первыми вошли полки Конрада Монферратского. Затем двинулись французы Филиппа-Августа, который сумел-таки доказать, что, покуда Ричард был свален леонардией, именно он, Филипп-Август, добился такого мощного обложения города крестоносным воинством. Австрийский герцог Леопольд фон Остеррайх, пользуясь дружбой с Филиппом-Августом, сумел провести своих австрийцев вместе с французами короля Франции. И лишь после этого в Иерусалим-сюр-мер вошел Ричард верхом на своем великолепном Фовеле. Не боясь гнева епископа Бове, он высоко вздымал над собой знамя с Чашей Святого Грааля и надписью о том, кто сможет увидеть Бога.

Странно, но он почему-то не чувствовал той радости, о которой так долго мечтал. Первые дни под стенами Сен-Жан-д’Акра были гораздо счастливее, чем сей великий день торжества крестоносного воинства. Оттого ли, что рядом не было Беренгарии? Или оттого, что Ричард немного разочаровался в Саладине?

Кстати, Саладин поначалу разъярился, узнав, на каких условиях Каракуш согласился сдать крепость, и лишь сегодня на грамоте о соглашении появилась подпись египетского султана. Лагерь Саладина за рекой Бел спешно снимался, и было известно, что сам султан уже ускакал в Галилею.

«Вот было бы здорово сейчас повстречаться с Саладином! Какова была бы беседа?» Об этом думал Ричард, вступая в завоеванную Акру.

— Взгляните, эн Ришар! — прервал его мысли граф де Дрё. — Австрияки уже водрузили свое знамя над одним из лучших домов Сен-Жан-д’Акра. Воевать не воевали, а как лучшие жилища себе отхватывать, так тут они впереди всех!

— Нет, это уж ни в какие мезуры не лезет! — засмеялся Ричард. — Хорош же Леопольд! А ну-ка, отбить этот дом у австрийцев да взять его себе. Мне он нравится. Может, я сам захочу в нем разместиться.

И рыцари короля Англии пошли в бой с австрийцами, которые, впрочем, недолго обороняли захваченное строение, очень скоро серебристое знамя с черным австрийским орлом слетело с крыши дома и на его место водрузилось белое полотнище с красным крестом Святого Георгия, а в одном из окон высунулся флаг с Чашей. Тотчас появился и сам Леопольд.

— Как это понимайт? — закричал он, вне себя от ярости.

— А так, что австрийское знамя еще не настолько прославилось, чтобы реять на одной из самых высоких крыш, — невозмутимо отвечал Ричард.

— Ви есть обидчик! — заморгал глазами Леопольд. — Я найду дорогу к вашему проучению.

Он приказал своим людям поднять с земли опозоренное знамя Австрийской марки, и на том стычка окончилась, хотя все ждали, что поединка между Ричардом и Леопольдом не миновать.

— И всё? — разочарованно промолвил король Англии. — А у меня уж так чесались руки вломить ему.

— Я буду драться за честь австрийского стяга! — вдруг раздался голос, и некий рыцарь на вороном коне выехал и встал перед Ричардом.

— Кто ты, достойнейший? — спросил его король Львиное Сердце.

— Я венгерский леведь[76]Ласло Вадьоношхази, — отвечал тот. — Кроме того, я рыцарь ордена тамплиеров.

— В каком чине? — спросил граф Глостер.

— В чине комбатанта.

— Звание невелико, — усмехнулся Ричард. — Но оно восполняется пылом и дерзостью. Я готов принять вызов. Угудеусь! Копье!

Разъехавшись на положенное расстояние, соперники опустили забрала и, когда Глостер махнул рукой, пришпорили коней и устремились друг на друга с копьями наперевес. Удар получился такой сильный, что на копье Ричарда треснула чашка, но сам ланс остался в руке, а король — в седле, чего нельзя было сказать про комбатанта Вадьоношхази. Он-то в седле не удержался и с громким треском упал на мостовую. Упал и лежал неподвижно. Когда к нему подошли, оказалось, что бедный юноша мертв.

— Зачем вы убили его, ваше величество? — с упреком спросил Люк де Пон, вместе с горестным оруженосцем венгра склонившись над трупом. — Парню еще нет и двадцати!

— Я не хотел его убивать, — искренне сожалея об этой нелепой смерти, пробормотал Ричард, слезая с седла и тоже склоняясь над мертвым леведем, совсем еще мальчиком. — О черт! Дурачок неудачно приземлился и, видимо, сокрушил себе шейные позвонки. А я ведь даже подумал о том, что такого дерзкого смельчака стоило бы взять в свою гвардию. Какое славное лицо… И какое дурное предзнаменование…

Чтоб больше не расстраиваться, король Англии вернулся в седло и отправился осматривать покоренный Иерусалим-сюр-мер.

Повсюду крестоносцы захватывали дома, повсюду меж ними вспыхивали драки за лучшее жилье, и не одно знамя слетало с крыши в пыль, но почему-то падение именно австрийского стяга повлекло за собой столь удручающие последствия. Мертвое лицо комбатанта Ласло так и стояло перед глазами Ричарда.

На одной из улиц ему встретился окруженный свитой король Франции.

— Ну что, Уино, — обратился он к Ричарду, — Сен-Жан-д’Акр — это тебе не Кипр с трусоватыми греками. Кстати, ты не забыл про наш уговор? Подумал о том, какая часть Кипра отойдет под французскую корону? Мне бы хотелось получить ту, на которой находится берег Афродиты.

— А какую часть владений покойного Филиппа Фландрского ты уготовил для английской короны? — в ответ полюбопытствовал с лукавой усмешкой Ричард.

— Позволь! — тотчас вспыхнул Филипп-Август. — Владения во Фландрии переходят ко мне по праву наследства. Не станешь же ты утверждать, что мы покорили их, участвуя в крестовом походе!

— Ничего не знаю, Филу. Мы с тобой дали зарок делить пополам все, что достанется нам во время похода, а Филипп Фландрский скончался именно в то время, как мы совершаем крестовый поход. Верно? Так что подумай о Фландрии, дружок, а я подумаю о Кипре.

— Нахал же ты, Расса![77]— фыркнул король Франции. — Кто-то, может быть, и участвует в крестовом походе, а кто-то развлекается, женится, наслаждается жизнью, а потом, приехав к месту настоящих схваток, входит в переговоры с врагом и подолгу валяется в кровати, якобы страдая от болезни. Кстати, знаешь, почему арнолидию переименовали в леонардию?

— Почему, Филу?

— В насмешку над тобой, Уино.

— Ах, в насмешку? Ну так посмотрим, как ты будешь смеяться, когда леонардия и тебя возьмет к себе в мужья и затащит в свое горячечное брачное ложе.

— А ты меня не пугай. Я и в болезни не слезу с коня, как некогда мой отец[78].

— Да уж, — усмехнулся Ричард, — доселе тут поминают, как он, бывало, разъезжал по Святой Земле с голой задницей.