Уинстон Черчилль. Власть воображения - Франсуа Керсоди

И вот Черчилль снова в оппозиции. После переизбрания в своем округе Эппинг он стал членом «теневого кабинета» консерваторов. Но там он себя чувствовал неуютно, поскольку многие лидеры консерваторов считали его ответственным за поражение на выборах, как будто он единолично определял всю политику правительства. Стэнли Болдуин решил поддержать инициативы лейбористов по выводу войск из Египта и предоставлению Индии внутренней автономии. Для Черчилля, стража империи и горячего сторонника Раджа, это было неприемлемо. Он был воспитан в традициях Викторианской эпохи и привык видеть в Индии жемчужину в британской короне – неотъемлемую часть империи, ее величия и блеска. С подачи своего друга Ф. Э. Смита, министра Индии, он уверял, что триста пятьдесят миллионов индусов не готовы управлять собой самостоятельно. С позиции наших дней подобное заявление выглядит крайне реакционным и политически некорректным, но следует вспомнить, что при двухстах пятидесяти народностях, 85 % неграмотных, шестидесяти миллионах «неприкасаемых» (изгоев общества) и дикой взаимной ненависти индуистов и мусульман, только и ждавших ухода британцев, чтобы вцепиться друг другу в глотку, Индия того времени уж точно не являла собой образчик развитого общества. Кроме того, ни Болдуин, ни Макдоналд не принадлежали к просвещенным апостолам деколонизации и самоопределения народов, опередившим свое время; они видели в Индии и прочих остатках империи дорогостоящий балласт, от которого следовало избавиться как можно быстрее, а будущее колоний их не интересовало, и они этого не скрывали. Многих консерваторов такая циничная политика тоже возмущала, но мало кто рисковал отколоться от партии ради своих убеждений. Черчилль никогда не отступал перед подобной перспективой и только умножил количество статей и публичных заявлений против капитулянтской политики. Его отношения с Болдуином, и без того натянутые после поражения на выборах, стремительно ухудшались в течение всего 1930 г., пока его членство в «теневом кабинете» не стало решительно невозможным и его не попросили его покинуть, что он сделал не колеблясь.

Лишившись министерского оклада, Черчилль оказался в трудном финансовом положении. Не помогли и большие авансы за «Мои ранние дни» и за биографию прославленного предка – герцога Мальборо, мысль написать которую ему подсказал Т. Э. Лоуренс. Статьи были неплохим подспорьем в сложившейся ситуации: «Сохранится ли Британская империя?», «Угроза в Индии», «Первая правда об Индии», «Палестинский кризис», «Соединенные штаты Европы», «Зачем нужно больше налогов?», «Почему мы потерпели поражение на выборах». Вот уж действительно, всякое лыко в строку… Увы! Большая часть ценных поступлений была размещена на бирже Уолл-стрит, и октябрьский крах 1929 г. обратил их в ничто…

Это было неприятно, но Черчилль никогда не придавал деньгам слишком большое значение. Гораздо более жестоким ударом для него стала смерть в октябре 1930 г. Ф. Э. Смита, его горячего сторонника, павшего жертвой горячительных напитков. Они проработали вместе четверть века и даже основали «Другой клуб» («The Other Club»), членом которого Черчилль будет до конца жизни… Оставшись без министерства, без состояния, без влияния в своей партии и без лучшего друга, депутат от Эппинга погрузился в работу над биографией Мальборо. Для расслабления оставался юг Франции, где можно было постоять у мольберта и осаждать казино, а еще был Новый Свет, где его всегда ждал теплый прием. После поездки по США и Канаде вместе с сыном осенью 1929 г. он вернулся туда в конце 1931 г. для серии из сорока конференций (весьма прибыльных, разумеется, – десять тысяч фунтов, два годовых жалованья премьер-министра). Но приезд не обошелся без приключений: вечером 14 декабря в Нью-Йорке наш конферансье решил навестить старого друга – финансиста Бернарда Барача. По вечной рассеянности он оставил адрес в гостинице, а из-за упрямства он все-таки отправился на Пятую авеню, рассчитывая вспомнить нужный дом на месте; но, видимо, так и не вышел из своего расслабленного состояния, потому что забыл, с какой стороны ездят американцы… При выезде на шоссе он вырулил на привычную ему левую, то есть встречную полосу, и столкнулся лоб в лоб с машиной, летевшей на большой скорости. Удар был сильнейшим. Профессор Линдеманн подсчитал, что эффект был сопоставим с падением с десятиметровой высоты на бетонное шоссе! Черчилль отделался глубокой раной на бедре и несколькими ушибами, но все же ему потребовалось около двух месяцев для восстановления. С возрастом смертельно опасные переделки становились все более утомительными…

В начале 1932 г. хозяин Чартвелла, которому недавно исполнилось пятьдесят семь, уединенно жил в своем поместье. Впрочем, он вовсе не был одинок: его окружали четверо детей, супруга, многочисленные слуги и помощники, десятки друзей, живших по соседству и часто его навещавших, сотня животных, населявших парк. Не стоит забывать и про миллионы читателей, с нетерпением ожидавших от знаменитого автора, которым успел стать Уинстон Спенсер Черчилль, новых произведений.

Разумеется, реальность была совсем не такой идиллической: Клементина Черчилль не любила Чартвелл и не выносила общества некоторых посетителей; у нее случались затяжные приступы черной меланхолии, и она часто уезжала на континент, где подолгу жила в «городах искусства». Дети, которых слишком баловали и плохо воспитывали, доставляли все больше неприятностей: Диана поспешила выскочить замуж, и ее брак распался; Сара хотела стать актрисой, но ее таланты существенно уступали взбалмошности; Рэндолф, видный мужчина и хороший оратор, забросил учебу в Оксфордском университете, чтобы заняться политикой и журналистикой, но унаследовал от отца не выдающиеся способности, а лишь скверный характер, порывистость, легкомыслие и беспечность, к тому же проклятие Спенсеров Черчиллей не пощадило его (равно как и сестер) – пил он крепко, только, в отличие от батюшки, пить не умел, впереди его ожидало самое мрачное будущее.

Животный мир доставлял не меньше хлопот, чем семейные неурядицы: собаки драли ковры, козы обгладывали вишню, бодливый скот терроризировал слуг, кошки – красных рыбок, лиса охотилась на гусей, коршун – на цыплят… Черчилль от случая к случаю пытался восстановить порядок, но его эпизодическое вмешательство в жизнь усадьбы было не более эффективным, чем старания наладить отношения внутри семьи, что, впрочем, не мешало ему с умилением и гордостью показывать гостям всех обитателей поместья… По правде говоря, посетителей больше впечатляли разговоры с хозяином дома, которые чаще всего приобретали форму послеобеденного лирического монолога на всевозможные темы. «Эти пьесы одного актера, – напишет леди Лонгфорд, – были столь яркими, что присутствовавшие старались его не прерывать, догадываясь, что его эгоцентризм был выражением внутреннего видения, которое рвалось наружу, и они были рады помочь ему выговориться». На самом деле Уинстон часто проверял на своих гостях эффект фраз, которые он собирался произнести через неделю (или через год) в палате общин или на предвыборном митинге. Его выступления, изобилующие поэтическими цитатами или словечками из юмористического журнала «Панч» сорокалетней давности, всегда имели успех как у гостей за столом, так и у депутатов или избирателей.

Но в начале 1930-х гг. Черчилль оставался в политической изоляции, и эффект его речей в парламенте был невелик. Если пребывание в Министерстве финансов заставило его несколько пересмотреть взгляды на свободу торговли, то категоричное неприятие проектов индийской автономии отрезало его от Консервативной партии. Покинув «теневой кабинет» в январе 1931 г., он оказался исключен из правительства национального единства, образованного после падения лейбористов, которое произошло всего через восемь месяцев. С того момента он оказался в неприятном одиночестве – противник коалиционного правительства и враг лейбористской оппозиции; тех, кто его неофициально поддерживал в роли всеобщего недруга, можно было пересчитать по пальцам одной руки; все прочие шарахались от него, как от зачумленного. Mutatis mutandis, и вот он снова в ситуации 1904 и 1916 г. Решительно, жизнь была бесконечным повторением падений и взлетов для этого вольного стрелка, занимавшего в парламенте место в первом ряду сразу за правительством – там, где сидел его отец, когда сам был отверженным бунтарем. «Уинстону хорошо удавалось стрелять в обе стороны, – заметит лидер лейбористов Клемент Аттли, – вспоминаю, что как-то сравнил его с мощно вооруженным танком, утюжившим ничейную полосу перед окопами».