Осень на краю света - Дмитрий Заваров

— Вот так вот! — удовлетворенно протянул отец Димитрий. — Твой мертвый друг даже и не прятал, а вы с товарищами все равно найти не смогли. Это тебе не мертвецов будить. Чему еще научили?

— Так… много чему. — Родственник говорил все тише. — Увлекался же с детства. Вытащите меня.

— Бесполезно. И не отпустят они. Крепко держат — сам, небось, чувствуешь.

Вадим снова всхлипнул, рот исказился — видимо, попытался оторвать плечи от стены.

Просто все как-то, подумал Пономарь. Мутная история с примитивным финалом. Про такое кино не снимешь, зрители заплюют.

— А всегда так, друг Пономарь, — отозвался отец Димитрий. — Мы ж не в кино.

— Съездил в деревню… — Юрий Григорич дернул головой.

— Главное, по делу. И я должок вернул, и тебе зачтется…

Вадим зашептал что-то, шлепая сочными от выступившей крови губами. Сбивчиво и неуверенно, прерываясь, прислушиваясь. Отец Димитрий покосился на него и сплюнул. Юрий Григорич отвернулся, потому что смотреть на это было противно.

— Пошли, что ли? — спросил он.

Спросил для проформы, уже заранее зная ответ. И отец Димитрий не ответил. Потому что тоже все понимал. Кивнул на прощание и двинулся в сторону тетки.

— Отец Димитрий, — окликнул Юрий Григорич. — А у меня за спиной кто? Ты видишь?

— Нормально там, — обернулся тот уже на самой границе света. — Иди.

Юрий Григорич окинул взглядом мизансцену: труп, кирпичные стены, привалившегося у стены Вадима. По лицу умирающего текли слезы. Вроде бы и сука — а жалко. Пономарь представил, что сейчас уйдет отсюда, унесет лампу… Хотя у этого, по идее, тоже где-то фонарь должен быть. Но все равно, нельзя так, не по-людски.

Юрий Григорич перехватил икону под мышку, нащупал в кармане телогрейки наган, но тут же вспомнил, что забыл взять у отца Димитрия патроны. Подцепил ногой обрез, толкнул к Вадиму. Тот благодарно прикрыл заполненные влагой глаза…

…и тихо задребезжали стекла в окнах терраски. За кустами, на огороде, что-то треснуло, с грохотом упало на землю.

Порывистый ветер гнал наискось заката тугую, бугристую массу облаков, розовеющих с одного бока. Шумели деревья, роняя последние листья. Сырой, тревожный воздух холодил кожу.

— Говорит, я твоих друзей встречу, сам с ними поговорю, по-взрослому, — рассказывал Иваныч, сидя на крыльце. — А я ему: ты, свинья, молись своему буржуйскому богу, чтобы они тебя сами ненароком не встретили.

Старик засмеялся от удовольствия, но смех почти сразу перешел в кашель. Юрий Григорич видел, как судорожно ходят ключицы под растянутым воротом тельняшки. Отдышавшись, Иваныч собрал горстью слезы и со злостью выбросил окурок в траву — дым сизой лентой потянулся между стеблей, но тут же был унесен в сторону.

Пономарь стоял, облокотившись плечом на подпорку навеса. Ветер трепал остатки волос на голове, раздувал уголек застрявшей между пальцами забытой папиросы. Он не слушал старика, но тот этого не замечал — наслаждался рассказом о визите председателя. Занавески на кухонном окне были раздвинуты: внутри суетился Иванычев внук, Игорь — накрывал на стол. Дед перегнулся за угол, залихватски сморкнулся под крыльцо.

— Еще, значит, кричит мне: довели Хуньку, беспредельщики, мужик всех кур деревенским раздал, съезжать собрался. Ну я в ответ: скажи спасибо, что Хуньке своим ходом уйти позволили. Тебя, будешь безобразить, отсюда вынесут. Как он запрыгал, заплевался! А сам, надо сказать, пьяный вдрабадан. С третьей попытки в свой жып влез. Думал, забор мне снесет…

Хлопнула калитка. Оба вздрогнули, уставились в том направлении. Но нет, на дорожке, в вечерней тени кустов, было пусто. На бетонной отмостке фундамента черной кляксой поблескивала лужа.

— Зря запер крышку, — вздохнул Иваныч. — Может, он вылезти соберется. Хороший мужик Борода, правильный…

— Оттуда не вылезают. — Юрий Григорич прикурил новую папиросу.

— А вдруг? Я-то Игорьку наказал, чтобы никому про ход не рассказывал. Но он уже другу проговорился. Придется с этим другом беседу провести. Не дай бог кто ненароком сунется… Может, милицию туда спустить?

— Не надо, — решительно сказал Юрий Григорич. — Это наше дело, без них обойдемся.

— И то верно, — подумав, согласился старик.

Ветер набрасывался тугими порывами, прихватывал деревья, трепал кусты, цеплял и волочил куда-то охапки палой листвы — и резко затихал, будто кто-то щелкал выключателем.

— Может, останешься? — спросил Иваныч.

— Нет, — дернул ртом Пономарь. — Поеду.

— Дела дома?

— Ага. Переживаю, как бы кактус не засох.

Юрий Григорич с хрустом провел ладонью по усам, последний раз затянулся и ткнул папиросу в консервную банку.

— Ну, где она у тебя? Показывай.

Иваныч подхватил с подоконника керосинку — ту самую, с треснутым, отколотым с одной стороны стеклом — и, подпалив, вперевалку пошел к сараю. Юрий Григорич тронулся было следом, но тут же остановился: слишком похоже было на то, как шел вчера ночью.

На огороде было еще совсем светло. Ровные ряды грядок, похожих на могильные холмики, полукруг-лые арки каркаса теплицы, ржавое корыто, наполненное водой… Иваныч призывно свистнул от сарая.

Внутри пахло точно так же, как в сарае тетки Ульяны, — старым деревом и плесенью. Но только здесь был порядок: по дальней стене висела одежда, сбоку топорщились ряды черенков. Трухлявые доски пола густо присыпаны пылью, испещренной следами кирзовых сапог. Под окном располагался верстак с тисками и самодельным точильным станком — «наждаком». При виде него Юрий Григорич вспомнил, как в молодости вытачивал у дяди Феди в сарае ножики из пильных полотен…

— Подсоби! — Иваныч поставил лампу на стол.

Вместе они вытащили из темноты под верстаком небольшую ржавую бочку. Старик ухватил с подоконника гвоздодер, поддел завальцованный край, дернул — и крышка внезапно отделилась. И оказалась она вовсе не крышкой, а толстым металлическим блином, на боковой стороне которого имелась проволочная ручка, а снизу, посередине, отверстие с резьбой… И вовсе не блин это, сообразил Пономарь, а настоящая противотанковая мина.

— Хрен нашли! — с гордостью заявил Иваныч, кладя мину на верстак. — Семен, покойный наш участковый, когда меня на предмет боеприпасов щупал, так и не обнаружил. Да он и не видел их никогда, сам-то в авиации воевал… Теллермина называется. Хорошая вещь! Внушительная. Помню, товарищ мой на такую наехал, чутка траком зацепил…

Блин был покрыт облупившейся темно-зеленой краской, по верхней, чуть выпуклой поверхности полукругом шла черная надпись — буквы и цифры. Старик любовно протер боеприпас ладонью.

— Даже жалко отдавать. Привык я к ней. Но ничего не поделаешь…