Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

   Тем временем отсутствие ясной и четкой правительственной политики вело аграрную проблему к неминуемому столкновению между максимализмом крестьян и максимализмом помещиков. «Мы не признаем возможности отчуждения земли без выкупа, – заявил граф Олсуфьев на Саратовском губернском съезде землевладельцев, – потому что это будет не актом государственной власти, а форменным грабежом». Иными словами, с точки зрения поместного дворянства, его «земельный суверенитет» был выше суверенитета государства.

   Однако крестьяне считали, что это помещики должны платить за многолетнее использование «общей», «Божьей» или «царской» земли; они ни за что не согласились бы платить дворянам за землю, «политую кровавым мужицким потом». Крестьянин с его полумистической идеей Матери-Земли категорически отвергал мысль о выкупе. Но у него были и другие мотивы, чисто практические.

   В самом начале революции профессор Каценеленбаум подсчитал стоимость выкупа земли. «Общая сумма компенсации равнялась бы пяти миллиардам рублей»9. Государство находилось на краю банкротства. Россия была обязана либо отказаться от земельной реформы, либо провести ее без выкупа.

   У этого вопроса была и другая сторона. Профессор Каценеленбаум подсчитал, что «после завершения выкупа казне пришлось бы выплачивать триста миллионов рублей годовых процентов по старым и новым долгам». Крестьяне платили дворянам около трехсот миллионов рублей в год за аренду. После реформы помещики получали бы те же триста миллионов рублей в год, но под другим названием.

   «Разве для этого мы боролись десятки лет? Разве для этого мы делали революцию?» Именно так выражались крестьяне, когда сторонники выкупа пытались объяснить, как можно организовать финансовую сторону земельной реформы.

   «Такие ораторы нашему мужику не нравились. Долой ораторов, которые хотят нас заставить платить помещикам; на черта нам такая свобода?»10

   Без положительного решения вопроса о выкупе временная «умиротворительная» политика не имела для землевладельцев смысла. Предлагали ли им компромисс? Возможно, помещики согласились бы на него, если бы компромисс обеспечивал им надежное будущее. Но такой компромисс был бы временным, поскольку окончательное решение по земельному вопросу должно было принять Учредительное собрание. А какое решение оно могло принять? Только об уничтожении частной собственности на землю. Что мог дать помещикам такой компромисс и что они теряли, отвергая его? Они бы ничего не приобрели, а терять им было нечего, потому что надеяться на Учредительное собрание не приходилось.

   Конечно, при политике компромисса все прогрессивные имения и более развитая агротехника, применявшаяся помещиками, сохранились бы и влились в новый сельскохозяйственный порядок. Сменилась бы только вывеска. Такие поместья стали бы образцовыми хозяйствами, которыми управляли бы государство, земства или уездные кооперативные общества. Государство, прогрессивные крестьяне и министр земледелия Чернов стремились добиться этого с помощью плана государственной земельной реформы. А что же обиженное поместное дворянство? Разве у него не было искушения сказать: «Если все это перестанет быть моим, так не доставайся же ты никому»? Чем хуже, тем лучше! Пусть они вламываются в особняки, растаскивают их по кирпичику и делят плоды своей «уравниловки», пусть грабят леса, ломают и жгут!

   На всероссийском Государственном совещании официальный представитель Союза землевладельцев закончил свою речь знаменитой фразой: «Вы говорите, что с нашей собственностью на землю покончено? Пусть так! Мы понимаем, что раздел земли неизбежен. Пусть будет дележ, пусть будет «черный передел», но только не дележ по-черновски!»

   У общественного класса, которому грозит полное уничтожение, неизбежно развивается «героизм отчаяния». Среди многочисленных призывов, ходивших в кругах землевладельцев, особенно любопытен один документ. «Будущие пролетарии, российские землевладельцы, соединяйтесь!» – таким лозунгом начинался призыв Союза обездоленных землевладельцев. А заканчивался он следующим образом:

   «Так же, как социалисты не признавали самодержавие, когда его признавали все, мы не можем признать преступную, грабительскую республику. Мы не можем избежать разрушения, не можем избавить наших детей от голода, но никогда не подчинимся приказам преступного правительства, которое хочет узаконить всеобщий разбой, грабеж и воровство. Нам не будет места в нашем несчастном отечестве так же, как его не было у социалистов. Но когда у социалистов не осталось выбора, они перешли к тактике террора и мести. Разоренных землевладельцев будут сотни тысяч; у десятой части этих несчастных хватит мужества однажды темной ночью прийти с коробкой спичек и бутылкой керосина в десятки тысяч бандитских сел и деревень, где вскоре состоится трогательное братание рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые побегут туда после банкротства заводов и фабрик, и устроить всероссийский пожар, после которого не останется ни домов, ни лесов, ни полей. И в этой страшной, неминуемой мести мы найдем свое единственное утешение»11.

   Подобные документы считались таким же курьезом, как анонимные угрозы, ежедневно поступавшие по почте министру-социалисту Чернову. Часто это были грозные смертные приговоры от имени существующих или придуманных организаций, где прописные буквы для вящего эффекта были написаны кровью.

   Угроза партизанской войны в деревне могла бы стать реальностью, если бы помещики могли объединиться с зажиточными элементами деревни. Речь идет не столько о кулаках, классе ростовщиков-паразитов, которых в деревне ненавидели (этот класс был экономически важен, но рассеян и малочислен), сколько о группе «хуторян», составлявшей почти четверть крестьянской России. Они появились благодаря политике Столыпина, целью которой было создание в России класса экономически сильных фермеров западноевропейского типа. Помещики действительно планировали объединиться с этими элементами в национальный Союз землевладельцев, который вышел на политическую арену с большим шумом и треском. Но за немногими исключениями, результаты его деятельности не стоили потраченных усилий. Хуторяне, вынужденные выбирать между обреченным поместным дворянством и многими миллионами крестьян, обычно долго не медлили. И в самом деле, медлить они не могли.

   Газеты того времени пестрели следующими заметками:

   «В деревне Свищевка Спажковского округа Саратовской губернии владельцы мелких крестьянских хозяйств и хуторяне объединились и решили поддержать партию социалистов-революционеров. Чтобы избежать споров из-за земли до созыва Учредительного собрания, они решили оставить каждому землю, которой тот владеет в настоящий момент, но тот, кто не в состоянии обрабатывать свой надел собственными силами, должен передать ее в коммуну с помощью земельного комитета».

   «Решение. 14 июля 1917 г. мы, нижеподписавшиеся жители деревни Анастасино Широко-Уступского округа Аткарского уезда, все владельцы хуторов, узнали, что крупные землевладельцы и помещики создали союз для защиты своей частной собственности и для количества хотят привлечь в него нас, хуторян. Возмущенные наглостью части землевладельцев, заявляем, что мы, хуторяне, никогда не предадим наших несчастных безземельных братьев-крестьян и не вступим ни в какой союз с нашим общим врагом. Мы ждем Учредительного собрания, чтобы отдать наши земли членам коммуны, у которых нет своих хуторов. Мы не возражаем и никогда не возражали против превращения наших хуторов в