Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био

– Я договорился с нянькой, – сказал Жюль. – Так что не стесняйся, я в полном твоем распоряжении.

Мальчишка тут же сориентировался:

– Пап, тогда, может, сходим в «Dolphin Bay»?

Я улыбнулся и сказал:

– Ну конечно, сходите с папой в «Dolphin Bay». – И, обернувшись, спросил у Жюля: – Это что за зверь такой – «Dolphin Bay»?

– Большой бассейн, где люди плавают вместе с дельфинами.

– А еще можно сходить посмотреть стройку rotating tower! – продолжал мальчик.

Жюль кивнул, и его сын радостно завопил. Жюль подошел к окну и указал мне на стройплощадку напротив:

– Это вон там, где стоят краны. Он прямо балдеет от этой башни. На каждом этаже будет квартира в тысячу квадратных метров, со специальным лифтом для машины, если захочешь ее поднять. Вообще-то такие лифты – уже не новость, здесь главная фишка в том, что твоя квартира может вращаться вокруг оси башни, причем независимо от других этажей, примерно как молитвенная мельница у буддистов. И управляется это устройство просто голосом. По команде хозяина квартира приходит в движение, и ее обитатели могут любоваться круговой панорамой мегаполиса.

Жюль смолк и уткнулся в чашку с кофе.

– Тебе тут нравится?

– Да. Солнце круглый год, пусть даже и заходит слишком рано. Пляж прямо в городе, хотя и насыпной. Здесь чувствуется энергия, которой больше не найдешь в Европе. Здесь я ощущаю себя в центре нового, динамичного мира. Мира в движении. Это не обязательно творческое, позитивное движение, но все-таки движение…

Мы обнялись на прощанье.

– Позвони, если будут проблемы. Запрыгну в джип и приеду!

Потом Жюль вызвал мне такси и, пояснив, что дорога займет часа четыре, сказал:

– Может, это все-таки не она?

– Они нашли ее паспорт, Жюль. Ладно, потом расскажешь мне про дельфинов.

Кондиционированный «линкольн навигатор» кровяным шариком скользит по раскаленным артериям мегаполиса. Вокруг стеклянные плоскости гигантских остроконечных башен, возведенных среди песков современными рабами, – они стекаются сюда из Индии, Пакистана или Сомали, чтобы вдохнуть жизнь в эти архитектурные громады, которые жарятся, как и они сами, под беспощадным солнцем. Некоторые здания залеплены рекламными плакатами. От одного призыва я ежусь: NON STOP YOU![190]

Это город без тротуаров. Женщины в цветных покрывалах – филиппинки, эфиопки, индианки – шагают прямо по размякшему асфальту шоссейной обочины, в облаках горячей пыли, дождевыми зонтами прикрываясь от солнца. Идут прислуживать в частные дома. Вдали по виадуку проносится чистенький поезд, он летит по рельсам, как по воздуху, блестящей стальной молнией. Слева возвышается египетская пирамида, утыканная статуями богов с соколиными головами. Справа – ацтекский храм, откуда вываливается колоссальная водяная горка. Все смешалось, истории больше нет. У меня кружится голова.

Наконец мы выезжаем за город. Теперь вокруг пустыня. Машина летит по нескончаемой, прямой как стрела дороге, навстречу мчатся грузовики – «тойоты» и «хонды» – и подобные моему лимузины-такси. Вынув мобильник, я набираю номер своих родителей.

Отвечает мать:

– Мы сейчас в кухне, Эктор лепит миндальное печенье. Хочешь с ним поговорить?

– Скажи ему, что я его люблю.

– Ты хочешь с ним поговорить? – повторяет она.

Я боюсь не выдержать, у меня перехватывает горло.

– Нет. Берегите его. И себя.

– Ты где сейчас?

– Далеко.

– Но… у тебя все в порядке?

– Да. Целую вас. Я больше не могу разговаривать, я не один. Целую, пока.

И я отключаюсь. Сижу, стараясь ни о чем не думать, просто следя за монотонной траекторией электропроводов. Через несколько часов я увижу того типа из консульства – или из посольства, сам не знаю. Спрашиваю у шофера, есть ли в машине музыка. Он набирает цифры на смартфоне, прикрепленном к щитку. Начинают петь скрипки, много скрипок. Затем к ним присоединяются уд, канун и дарбука[191]. Мелодия властная и в то же время изгибчивая, как змеиное тело Каа из «Книги джунглей», заполняет салон с кожаными и деревянными панелями, но вскоре ее подчиняет себе завораживающее, теплое, глубокое и чуть хрипловатое контральто великой египетской дивы Ум Кальсум.

Заря моей жизни занялась с твоим светом,

Это утраченное прошлое, любовь моя.

Час за часом поет Ум Кальсум, проливая бальзам на мое сердце. Притупляя мою боль страданием, звучащим в ее голосе. Тягучее, непрерывное, гипнотическое пение уносит меня вдаль, за эти зубчатые, выжженные солнцем охряные горы, маячащие впереди. Эта музыка завораживает меня, и уже не такими мрачными кажутся пролетающие мимо унылые городки, скопления типовых многоэтажек, совершенно безлюдные, если не считать пикапов, где за рулем мужчина в куфии и дишдаше[192], застегнутой до подбородка, а на «месте смертника» черный женский силуэт, видны лишь глаза.

Я свои закрываю. Приятное ощущение полумрака, пронизанного редкими вспышками. Восток снова благоухает жасмином и табаком из наргиле – так пахнет в здешних цветущих двориках. Этот Восток не имеет отношения ни к мегаполису, ни к кошмарным дорожным развязкам, украшающим въезд в окрестные городки: посреди пустыни вдруг возникают зеленые лужайки, клумбы, засаженные геранью, а в центре – гигантская, четырехметровая стрела или волшебная лампа – намек на «Тысячу и одну ночь». В голове снова звучат слова, что я сказал Эктору на прощанье: «Я еду в страну Аладдина». От этого китча тошнит. А иные картины и вовсе угнетают, например, две кривые сабли из крашеного бетона, образующие подобие мрачной триумфальной арки на въезде в очередной городок. Несколько явно новеньких мечетей, белых, кокетливых, напоминают мне слова одного моего друга-мусульманина: «Большая часть Корана может быть понята только с учетом сексуальной гипотезы…» И верно: за окном мелькают округлые купола, вздутые стены и воздетые к небу минареты.

То и дело мы тормозим на КПП. Всякий раз военные требуют мой паспорт, пристально разглядывают меня и машину и только потом пропускают. А дальше новые чащобы многоэтажек, новые развязки, другие эмираты и султанаты со звучными названиями: Аль-Фулайта, Аль-Кутайба, Аль-Таук аль-хамама[193]… Меняются лишь названия. А в остальном – все то же море песка с торчащими кое-где черными и коричневыми скалами, которые чем дальше к югу, к совсем уже необитаемой пустыне, становятся все светлее. И вдруг я вижу вдали невысокую горную гряду, а перед ней крошечные кубики деревушки. Это цель моего путешествия. Она все ближе и ближе.