Корабль-призрак - Фредерик Марриет

Настала следующая ночь, и Филипп был крайне встревожен: положение начинало становиться почти безнадежным. Он снова стал уговаривать их перед закатом спустить в воду чеканную монету и слитки, которые с успехом могли в данном случае заменить якорь, но все напрасно; они грубо прогнали его от себя, и он вернулся на заднюю часть плота к Амине, сильно удрученный.

– Что тебя тревожит, дорогой мой? – спросила она.

– Меня возмущают алчность и безумие этих людей! – отвечал он. – У них есть средство спасти и себя, и других от страшной, бесславной смерти; но они, из боязни потерять свои ненавистные деньги, не хотят прибегнуть к этому средству! У нас остается всего на двое суток воды, при распределении чуть не по глотку на человека; они извелись, истощились, а все не хотят расстаться с деньгами, которыми им даже не придется, вероятно, и воспользоваться!

– Ты истомился, Филипп! Вот возьми, выпей воды; я приберегла здесь четыре бутылки; выпей, и ты сразу почувствуешь облегчение!

Он выпил и сразу как будто ожил.

Настала ночь, звезды светились ясно, но луны не было. В полночь Филипп проснулся после хорошего освежительного сна и пошел сменить Кранца у руля. Обыкновенно в это время команда спала врастяжку на всем плоту, но на этот раз большинство сидело на передней части плота; вдруг Филипп услышал возню на передней части плота и крик Кранца, призывающего на помощь. Бросив руль, Филипп с тесаком в руке кинулся вперед и увидел Кранца, которого негодяи повалили и вязали веревками; при виде Филиппа они схватили и его и тотчас же обезоружили.

– Руби канат! Руби канат! – кричали те, что держали Филиппа, и, к своему ужасу, Филипп увидел, что задняя часть плота, где находилась Амина, отделилась от передней и ее подхватило течением.

Он отчаянно выбивался и кричал:

– Бога ради, спасите мою жену! Спасите мою Амину!

Но все было напрасно; и Амина тоже подбежала к краю плота, простирая вперед руки к своему мужу. Но расстояние между плотами увеличивалось с каждой секундой. Филипп сделал еще одну отчаянную попытку вырваться и упал без чувств на руки державших его людей.

Только когда уже совсем рассвело, Филипп очнулся и раскрыл глаза. Он увидел подле себя склонившегося над ним Кранца; в первую минуту он не мог дать себе ясного отчета в том, что случилось, но затем вдруг разом вспомнил все и, закрыв лицо руками, глухо зарыдал.

– Мужайтесь, – говорил Кранц, – мы, вероятно, сегодня еще пристанем к берегу и тогда сейчас же отправимся разыскивать ее.

«Так вот она, эта ужасная разлука, которую прочил нам негодяй Шрифтен, и страшная мучительная смерть, которую предвещал он Амине!» – подумал Филипп.

Кранц утешал его, как мог, но видя, что это мало помогает, стал говорить о мщении, и это заставило Филиппа поднять голову.

– Да, Кранц, мщение! Мщение этим негодяям-предателям! На скольких из них мы можем положиться?

– Да добрая половина из них, можно сказать, принимала лишь пассивное участие в этом бунте! – отвечал верный помощник. – Все совершилось так неожиданно, что многие сами были удивлены.

К плоту пристроили руль и на этот раз подошли к земле ближе, чем когда-либо. Люди были чрезвычайно хорошо настроены; каждый из них сидел на своем мешке с червонцами и серебром и мечтал о близости спасения.

От Кранца Филипп узнал, что главными зачинщиками являлись солдаты и худшие из матросов; все же лучшие люди оставались безучастными в этом деле.

– А теперь я полагаю, что надежда пристать к берегу примирила и их с предательством и изменой товарищей, – прибавил Кранц.

– Да, вероятно, – сказал Филипп с горькой усмешкой, – но я знаю, что возбудит их друг против друга.

Филипп стал говорить с матросами; он указал им на предательство остальных и на то, что на таких людей ни в чем нельзя положиться, так как они всегда пожертвуют товарищами своей корысти и, зная, что у них есть деньги, не постесняются уничтожить и их, чтобы присвоить себе их долю, будь то на плоту или на берегу; что из-за них лучшим людям нельзя ночью сомкнуть глаз из опасения, что те не перережут им горло во время сна или столкнут в море, как камни. Потому было бы разумнее теперь же избавиться от них. Это облегчило бы им спасение, и они могли бы разделить между собою деньги тех негодяев. Кроме того, Филипп сообщил матросам, что намеревался, как только они высадятся на берег, обратиться к законным властям, чтобы те принудили всех, забравших деньги и слитки, принадлежавшие Ост-Индской компании, возвратить их полностью компании. Но если они согласятся помочь ему и встанут на его сторону, то он отдаст им все эти деньги и ничего не заявит властям.

Чего только не сделает с людьми корысть? И эти лучшие люди, которые, в сущности, были немногим лучше тех, сразу согласились на предложение Филиппа. Решено было, если они не пристанут к берегу, напасть на остальных в эту же ночь и столкнуть их с плота в море.

Однако продолжительное совещание товарищей с Филиппом возбудило подозрение остальных, и они тоже стали держать совет между собой и не выпускали из рук своего оружия. Когда ветер стих, до берега оставалось не более двух миль, но опять их стало уносить в море. Филипп поминутно нащупывал свой тесак в ожидании момента мщения.

Ночь была прекрасная, море спокойно и в воздухе ни малейшего дуновения ветерка. Люди делали вид, что спали, но и те, и другие подстерегали друг друга. Филипп должен был подать сигнал, который состоял в том, чтобы разом спустить парус так, чтобы он упал на противников и они запутались бы в нем. По приказанию Филиппа Шрифтен взялся за руль, а Кранц оставался подле него. Парус и рея с шумом упали на спящих, и с этого момента началась страшная забава. Каждый молча вскочил и пустил в ход свое оружие; слышны были голоса Филиппа и Кранца. Филипп не покладая рук тоже работал тесаком: жажда мщения в нем была ненасытна. Парус упал и накрыл многих и тем облегчил работу сторонников Филиппа. Многие падали на месте, другие защищались, падали за борт и исчезали в морской глубине. В несколько минут страшное дело взаимной резни было сделано. А Шрифтен стоял у руля, и время от времени раздавался его демонический хохот: «Хи! Хи! Хи! Хи!»

Схватка окончилась, и Филипп стоял, прислонясь к мачте, стараясь вздохнуть полной грудью. Теперь, когда чувство мести в нем было удовлетворено, он закрыл лицо руками и горько плакал, тогда как сторонники его делили между собой достояние убитых товарищей.

Теперь оставалось на плоту всего только тринадцать человек кроме Филиппа, Кранца и Шрифтена. С рассветом снова подул свежий ветер, и они рассчитывали часа через два пристать к берегу. Но верхушка мачты обломилась вследствие сильного ветра, парус упал, и пока они возились над мачтой и парусом, ветер стал спадать, и они снова остались на расстоянии всего только одной мили от берега.

Филипп вообще очень редко и мало разговаривал с Шрифтеном, но со времени разлуки с Аминой в душе лоцмана вновь проснулось его недоброжелательство по отношению к Филиппу. Его постоянный едкий сарказм, его поминутный дьявольский смех и злобные взгляды, которыми он провожал всюду Филиппа, несомненно свидетельствовали об этом. Впрочем, Филиппу это было безразлично: его слишком угнетало его горе, чтобы он мог интересоваться чем-либо другим.