Любовники. Плоть - Филип Хосе Фармер

Она нагнулась, свесившись с носа яхты, при виде двух ждущих у эллинга людей, сверкнула белыми зубами и крикнула:

– Держи конец, моряк!

Черчилль поймал конец и зачалил яхту. Девушка выпрыгнула на доски причала и улыбнулась:

– Спасибо, друг!

Юноша сунул руку в карман килта и кинул Черчиллю монету:

– Это тебе за хлопоты.

Черчилль глянул на монету – это оказалась колумбия. Раз эти люди столь щедро раздают чаевые за такие мелкие услуги, с ними стоит познакомиться поближе.

Он бросил монету обратно, и юноша, хотя и не ожидавший этого, ловко поймал ее одной рукой.

– Благодарю, – сказал Черчилль. – Но я не из прислуги.

У девушки расширились глаза, и Черчилль увидел, что они темного серо-голубого цвета.

– Мы не хотели вас обидеть! – сказала она глубоким грудным голосом.

– Я и не обиделся, – ответил Черчилль.

– По вашему акценту я могу судить, что вы не дисиец. Не будет ли оскорблением спросить, какой город вы зовете родным?

– Нисколько. Я родился в Манитовоке – городе, которого больше нет. Зовут меня Редьярд Черчилль, а моего спутника – Нефи Сарвант. Он родился в городе Маса в штате Аризона. Нам по восемьсот лет, и для этого почтенного возраста мы замечательно хорошо сохранились.

У девушки перехватило дыхание.

– Ох! Братья героя-Солнца!

– Да, спутники капитана Стэгга.

Черчиллю было приятно произвести столь сильное впечатление.

Отец девушки протянул руку, и Черчилль заключил, что их принимают как равных, по крайней мере, пока.

– Я Рес Витроу. Это мой сын Боб и моя дочь Робин.

– У вас красивый корабль, – сказал Черчилль, зная, как лучше всего вызвать владельца на разговор.

Рес Витроу тут же пустился в славословия, перечисляя достоинства своего судна, время от времени перебиваемый восторженными комментариями детей. Когда в разговоре наступила пауза, Робин, затаив дыхание, сказала:

– Вы так много видели, столько чудес, если правда, что вы летали к звездам. Я бы так хотела вас послушать!

– Да, – подтвердил Витроу. – Я также горю желанием услышать ваш рассказ. Не согласились бы вы стать сегодня вечером моими гостями? Если, конечно, вы ничем не заняты.

– Это честь для нас, – ответил Черчилль. – Но боюсь, мы неподобающе одеты, чтобы сесть за ваш стол.

– О, не беспокойтесь! – от всего сердца сказал Витроу. – Я позабочусь, чтобы вас одели, как пристало братьям героя-Солнца!

– Может быть, вы знаете, что случилось со Стэггом?

– Как, вам не рассказали? Ах да, конечно же, нет. Мы поговорим сегодня вечером. Очевидно, что вам неизвестно многое, ибо вы покинули Землю так фантастически давно. Неужто это правда? Восемьсот лет! Да хранит нас Колумбия!

Робин сняла куртку и осталась обнаженной до пояса. У нее был великолепный бюст, но она обращала на это не больше внимания, чем на какую-нибудь незначительную мелочь. То есть она знала, что выглядит «неплохо», но никак не позволяла этому знанию влиять на грациозную и лишенную малейшего кокетства непринужденность своих движений.

На Сарванта это явно произвело впечатление, хотя он не позволял себе остановить на ней взгляд больше чем на краткое мгновение. «Странно, – подумал Черчилль. – Сарвант, как ни осуждал одежду дисийских девственниц, оставался равнодушным, видя, как они ходят по улицам с обнаженной грудью. Быть может, он глядел на них равнодушно, как на диких туземок чужой страны, но знакомая девушка – это дело другое?»

Они поднялись по ступеням на набережную, где ждал экипаж, запряженный парой красно-рыжих оленей. Кроме кучера при нем были еще двое вооруженных людей на запятках.

Витроу с сыном сели и пригласили Сарванта занять место рядом с ними. Робин без колебаний села бок-о-бок с Черчиллем. Одна ее грудь уперлась ему в плечо. Он почувствовал, как от плеча к лицу поднимается горячая волна, и выругался про себя, что не может скрыть волнение.

Они промчались по улицам, причем кучер принимал как должное, что пешеходы должны сами убираться с дороги, а не успеют – тем хуже для них. За пятнадцать минут они миновали район правительственных зданий и въехали туда, где располагались резиденции богатых и влиятельных горожан. Завернув на длинную усыпанную гравием аллею, они остановились перед большим белым домом.

Черчилль спрыгнул и протянул руку, чтобы помочь сойти Робин. Она, улыбнувшись, сказала «спасибо», но Черчилль в этот момент рассматривал стоящий во дворе тотемный шест. На нем были изображены стилизованные головы животных, среди которых чаще всего попадалась кошачья.

Витроу перехватил его взгляд и сказал:

– Я – Лев, а мои жена и дочери принадлежат к сестринству Дикой Кошки.

– Я просто смотрел, – ответил Черчилль. – Мне известно, что в вашем обществе тотем играет важную роль, хотя сама идея для меня несколько странна.

– Я заметил, что у вас на одежде отсутствуют знаки какого-либо братства, – сказал Витроу. – Думаю, что мне, быть может, удастся помочь вам вступить в мое. Лучше быть членом братства. На самом деле я не знаю никого, кроме вас двоих, кто бы не имел своего братства.

Этот разговор прервал визг пятерых детей, вылетевших из дверей и бросившихся на шею к отцу. Витроу представил голых мальчиков и девочек, а когда они подошли к портику, он представил гостям и свою жену – Анджелу – толстую женщину средних лет, которая, вероятно, была когда-то красавицей.

Они вошли в небольшую переднюю, а оттуда – в комнату, тянувшуюся вдоль всего дома. Это была гостиная, комната отдыха и столовая одновременно.

Витроу поручил Бобу проводить гостей умыться. Они прошли внутрь дома, где приняли душ и надели одежду, которая, как настоятельно повторил несколько раз Боб, теперь принадлежала им.

Потом все вернулись в большую комнату, и Робин поднесла гостям два бокала вина. Черчилль предупредил отказ Сарванта:

– Я знаю, что это против твоих принципов, – прошипел он, – но отказ может их оскорбить. Пригуби, по крайней мере.

– Если я уступлю в малом, потом я могу уступить и в главном, – ответил Сарвант.

– Ладно, будь упрямым ослом, – прошипел Черчилль. – Но ты ведь никак не напьешься пьян с одного бокала.

– Я коснусь бокала губами, – сказал Сарвант. – На большее я не пойду.

Черчилль разозлился, но не настолько, чтобы не оценить по достоинству исключительно нежный букет. Когда он допил свой бокал, их позвали к столу. Здесь Витроу показал им места справа от себя – места, предназначенные для почетных гостей. Черчилля он усадил рядом с собой.

Робин сидела напротив, и ему это нравилось: глядеть на нее было одно удовольствие.

Анджела сидела на другом конце стола. Витроу произнес молитвы, разрезал мясо и раздал его гостям и своей семье. Анджела говорила много, но своего мужа не перебивала. Дети, хотя хихикали и шептались между собой, следили за тем, чтобы не вызвать у отца неудовольствия. И даже двадцать с лишним домашних кошек, шнырявших вокруг, вели себя как следует.