Любовники. Плоть - Филип Хосе Фармер

На борт яхты Алиса вспрыгнула первой и устроилась в маленькой каюте, по всей видимости, надеясь, что там вода ее не достанет. Черчилль отвязал судно, оттолкнул от причала и вспрыгнул на борт. Там они с Робин занялись парусами и тому подобной работой.

Прогулка была восхитительна. Света полной луны было более чем достаточно, а бриз приятно охлаждал, яхта быстро скользила по воде. Город смотрел черным чудовищем с тысячей мигающих огненных глаз – факелов в руках прохожих. Держа в руках румпель, Черчилль рассказывал сидящей рядом с ним Робин, как выглядел в его времена Вашингтон.

– Множество стоящих вплотную башен, соединяющих их мостов и подземка с кучей туннелей. Башни уходили на милю в небо и еще на милю в землю. Ночи не было – так ярко горели огни.

– И все это умерло, обратилось в прах, – сказала Робин.

Она поежилась, как будто подумав о блеске и величии камня и стали и миллионах людей, более не живущих, и похолодев от этой мысли. Черчилль обнял ее за плечи, она не противилась, и он поцеловал ее.

Он подумал, что самое время было бы спустить парус и встать на якорь. Интересно, не будет ли возражать львица, но он решил, что Робин лучше знает, как та будет действовать в подобных обстоятельствах. Может быть, они с Робин спустятся в каюту, хотя он предпочел бы остаться на палубе. Может быть, львица не будет жаловаться, если ее запрут в каюте.

Но этому не суждено было случиться. Когда он ей прямо сказал, зачем хочет спустить парус, то получил ответ, что это невозможно. По крайней мере, сейчас.

Робин говорила спокойно и улыбалась. Она даже сказала, что ей жаль.

– Ты даже не представляешь себе, что делаешь со мной, Ред, – говорила она. – Я думаю, что влюбилась в тебя. Только я пока не понимаю, влюбилась ли я в тебя или в брата героя-Солнца. Ты для меня больше чем мужчина, ты во многом – полубог! Ты родился восемьсот лет назад и побывал так далеко, что у меня голова идет кругом, как попытаюсь себе представить. Мне чудится вокруг тебя сияние, светящее даже днем. Но я порядочная девушка. Я не могу позволить себе – хотя видит Колумбия, как я хочу, – сейчас заняться этим с тобой. Пока я не буду знать точно. Но я понимаю твои чувства. Почему бы тебе не сходить завтра в Храм Готии?

Черчилль понятия не имел, о чем она говорит. Его занимало единственное – не оскорбил ли он ее так сильно, что она не захочет больше его видеть. Не одна лишь похоть влекла его к ней. Он точно знал – он любил эту красивую девушку и возжелал бы ее, даже если бы только что обработал дюжину баб.

– Вернемся, – сказала она. – Боюсь, я испортила тебе хороший вечер. Сама виновата… Не надо было мне тебя целовать. Но так хотелось!

– Так ты на меня не сердишься?

– За что бы это?

– Ни за что. Но я снова счастлив.

Когда они, привязав судно, поднимались по ступеням, он остановил ее:

– Робин, а сколько времени нужно, чтобы ты узнала наверняка?

– Завтра я иду в храм. Когда вернусь, смогу тебе сказать.

– Ты будешь молиться о вразумлении? Или что-то вроде этого?

– Молиться? Буду. Но это не главное. Я хочу, чтобы жрица провела со мной тест.

– А после этого теста ты будешь знать, хочешь ты или нет пойти за меня замуж?

– О нет, конечно же, нет! – ответила она. – Для того чтобы просто подумать о браке с тобой, я должна куда лучше тебя узнать. Нет, я хочу пройти через этот тест и узнать, должна ли я лечь с тобой в постель.

– Что за тест?

– Если ты не знаешь, то и волноваться не будешь. Но завтра я буду знать точно.

– Что знать?

– Имею ли я право перестать вести себя как девственница.

Ее лицо озарилось экстазом:

– Я буду знать, понесла ли я дитя от героя-Солнца!

В то утро, когда Стэгг должен был вести парад в Балтимору, шел дождь. Стэгг и Калторп сидели в палатке с поднятыми стенками и пили для согрева горячую белую молнию. Стэгг сидел неподвижно, как манекен, во время ежеутренней процедуры окраски гениталий и ягодиц, необходимой, поскольку в течение бурной ночи краска стиралась. Он молчал и не обращал внимания на смешливые комплименты трех девиц, чьей единственной работой было раскрашивать героя-Солнце каждое утро. Калторп, который обычно болтал как заведенный, пытаясь поднять настроение Стэгга, тоже был мрачен.

Наконец Стэгг сказал:

– Док, ты знаешь, что мы уже десять дней как вышли из Фэр-Грейса? Десять дней и десять городов. За это время мы с тобой уже должны были бы придумать, как нам сбежать. На самом деле, сохрани мы прежний боевой дух, так уже давно ушли бы за холмы и убрались подальше отсюда. Но об этом я могу думать только утром, когда настолько разбит и выдохся, что не способен ни на что конструктивное. А в полдень мне уже на все наплевать. Мне начинает нравиться то, каким я стал.

– А от меня тебе немного помощи, так? – спросил Калторп. – Я напиваюсь, как и ты, и наутро меня так же тошнит, и единственное, на что я способен, – мямлить и сопли жевать.

– Что, черт побери, стряслось? – сказал Стэгг. – Ты понимаешь, что я даже не знаю, куда иду или что со мной будет, когда я туда попаду? Я понятия не имею, что такое на самом деле герой-Солнце!

– Тут в основном я виноват, – ответил Калторп. Он вздохнул и отпил из своего стакана. – Похоже, просто не могу собраться.

Стэгг бросил взгляд на одного из сторожей, стоящего у входа в соседнюю палатку:

– Как ты думаешь, если я пообещаю свернуть ему шею, он расскажет мне, что я хочу знать?

– Можешь попробовать.

Стэгг поднялся со стула.

– Дай-ка мне вон тот плащ. Думаю, они не будут возражать, если я надену его в дождливый день.

Он намекал на инцидент, случившийся накануне, когда он, перед тем как пойти поговорить с девушкой в клетке, надел килт. Служанки были шокированы, а потом позвали сторожей. Те окружили Стэгга, и, прежде чем он понял, в чем дело, стоящий сзади сорвал с него килт и убежал с ним в лес.

Весь день он не появлялся, опасаясь, очевидно, гнева Стэгга, но урок был ясен. Герой-Солнце обязан был выставлять свою обнаженную славу напоказ обожающему своего кумира народу.

Теперь Стэгг набросил плащ и пошел босиком по мокрой траве. Охранники вышли из своей палатки и следовали за ним, но не приближались.

Стэгг остановился перед клеткой. Сидящая в ней пленница взглянула и отвернулась снова.

– Тебе нечего стесняться, можешь на меня смотреть, – сказал он. – Я же одет.

Молчание.

– Да говори же ты, бога ради! Я ведь тоже пленник, понимаешь? Точно так же в клетке, как и ты.

Девушка схватилась за решетку и прижалась к ней лицом:

– Ты сказал: «Бога ради!» Что это значит? Ты тоже кейсилендер? Не может быть. Мои соотечественники говорят не так. Но ты говоришь и не так, как дисийцы, и вообще никто, кого я слышала. Скажи, ты веришь в Колумбию?