Прежде всего любовь - Эмили Гиффин

– Извини, – по лицу у него бегут слезы, – Джози, пожалуйста, прости меня.

– Ты меня прости, – я не даю ему взять на себя всю вину, – он всегда просил меня не пить так много… боялся, что я стану как папа…

– Да. А мне он сказал накануне, что мне пора перестать спать с глупыми девицами и надо найти себе кого-то, кого я по-настоящему полюблю. Вроде Софи…

– И ни один из нас его не послушал.

– Если бы только я сам отвез тебя домой… Это я виноват.

Некоторое время мы разговариваем, сбивчиво исповедуясь друг другу. «Я с кем-то трахался, пока он умирал…» – «Я валялась в отключке…» – «Я ничего не знал до следующего утра…» – «Ты узнал раньше меня».

Когда говорить больше нечего, он берет меня за руку. Мне должно быть ужасно неудобно – сидеть в гостиной моей сестры и держать за руку ее мужа, – но на самом деле это вовсе не так. Он как будто мой брат. Не Дэниел, другой. Мы долго сидим в тишине, пока я не задаю последний вопрос, который уже прожег дыру в моем сердце:

– А Мередит знает?

Я смотрю на него, задержав дыхание, и жду ответа. «Да» объяснило бы, за что она так меня ненавидит. Но я не могу представить, что она столько лет держала это при себе и при этом бросала мне в лицо обвинения помельче.

И, разумеется, Нолан отвечает:

– Нет, она ничего не знает. Никто не знает. Все считают, что он поехал за бургером.

Голос у него дрожит, но он продолжает:

– Утром твои родители попросили меня позвонить друзьям Дэниела. Я взял его телефон. Код блокировки я знал. 4265.

– Что это значит? – это не имеет значения, но мне хочется знать.

– Это… в честь Хэнка Аарона. 4265. Хэнк.

Я вспоминаю бейсбольную карточку, которую он носил в бумажнике. Мои родители положили ее в нагрудный карман его пиджака перед тем, как закрыть гроб. Меня чуть не тошнит.

– Я знал его код, – продолжает Нолан, – взял телефон и посмотрел список звонков. Я надеялся, что он позвонил кому-нибудь еще после нашего разговора. Софи например… пожелать счастливого полета. Но нет, – он вздыхает, с трудом сдерживаясь, – последние два звонка… Он говорил со мной.

– Два звонка?

– Да. Первый – входящий. Пятьдесят две секунды. Я просил его приехать за тобой.

– А потом ты перезвонил? – осторожно спрашиваю я.

– Нет. Он сам позвонил мне примерно через пятнадцать минут и сказал, что выходит из дома. Что уже едет.

– Ты помнишь этот разговор?

– Конечно. Это был последний разговор с ним. Это был его последний разговор вообще.

– Сколько вы проговорили? – я уверена, что он знает ответ.

– Четырнадцать секунд. Четырнадцать гребаных секунд. А знаешь, почему?

– Потому что он был за рулем? – спрашиваю я, вспоминая, как ответственно он относился к вождению. Да и ко всему.

– Нет. Потому что я спешил. Девушка уже собиралась уходить, а я не собирался ее отпускать.

– Она ушла?

– Почти. Я поймал ее у дверей. Посадил в такси. Поехал к ней… И мы занялись сексом. И что?

Я сжимаю его ладонь, помогая собраться с силами.

– Я даже не запомнил ее имени.

Утром воскресенья я просыпаюсь от слабого звука церковных колоколов, и меня сразу охватывает прохлада простой белой спальни Эллен. Я ежусь, натягиваю пуховое одеяло повыше и смотрю в окно. Занавески опущены, но они полупрозрачные, так что я без проблем вижу силуэт дерева гинкго и его голые изломанные ветви, тянущиеся к моему подоконнику.

Я не знаю, сколько времени, и не могу определить по холодному слабому северному свету. Может, семь. Может, девять. Я решаю, что это не имеет никакого значения, но это решение скорее напрягает меня, чем приносит облегчение. Так что я тянусь за телефоном и обнаруживаю, что уже одиннадцатый час. Я ни разу не просыпалась так поздно после рождения Харпер – если только кто-то из нас не болел. При мысли о ней меня сразу же накрывает тоской. Какой бы мрачной ни бывала она по утрам (а она часто злобная и ворчливая), я всегда радуюсь, когда она бредет в кухню, румяная и растрепанная. Я закрываю глаза и почти чувствую странный запах, напоминающий кленовый сироп, – так пахнет ее кожа по утрам.

Мне вдруг так хочется услышать ее глуховатый по утрам голос, что я звоню Нолану. Он не берет трубку, как не брал ее вчера вечером и днем. Новости я получаю только от Джози – она шлет мне фотографию Харпер с Кролем и подписью «Счастливое воссоединение!». Я вздыхаю с облегчением и немедленно пишу ей ответ, умоляя о подробностях. Добавляю несколько вопросительных и восклицательных знаков. Но ответ приходит только через три часа: «Нашелся в Леголенде. Все хорошо, что хорошо кончается. Веселись».

Я снова звоню Нолану, долго слушаю гудки, дожидаюсь автоответчика. Я спокойно прошу перезвонить мне как можно скорее, стараясь спрятать тревогу. Я знаю, у меня нет поводов злиться, но я все равно злюсь. Да, конечно, это я тут развлекаюсь на Манхэттене, но ведь это была его идея. Он меня практически заставил. А теперь пытается наказать, не разговаривая со мной. Как будто заявляет: «Вот так выглядела бы твоя жизнь без меня. Без нас». Я заставляю себя встать. Ведь у меня впереди целый день на поиски себя.

После короткого душа я переодеваюсь в городскую одежду: черные джинсы, черный свитер, мой любимый черный кожаный пиджак и черные ботинки. Надеваю огромные солнечные очки, затягиваю волосы в удобный хвост и спускаюсь по четырем лестничным пролетам. За тяжелой дверью меня ждет прохладный осенний день. Ветер сильнее, чем я думала, довольно неприятный, но я говорю себе, что согреюсь. Нужно просто двигаться.

Следующие пять часов я бесцельно перемещаюсь по городу пешком и на метро. Из Виллиджа я добираюсь до Челси, потом до окраин Верхнего Ист-Сайда, пересекаю парк, прохожу по Пятой Авеню, захожу в Сохо. Время от времени я заруливаю в кофейни и разглядываю витрины бутиков. Останавливаюсь, где мне хочется. Сижу на каких-то скамейках и разглядываю людей. Говорю только при острой необходимости – заказываю сэндвич, отвечаю на вопрос продавца, благодарю мужчину, который уступил мне место в метро. Если не считать этого, мой внутренний монолог не прерывается. Я разглядываю свою жизнь со всех сторон.

Я много думаю о прошлом, особенно о тех годах, которые я провела в Нью-Йорке. Сейчас мне кажется, что я оторвалась от тогдашних друзей и воспоминаний не меньше, чем от колледжа и театра. Я не хочу встречаться ни с кем из прежних знакомых, даже просто выпить, и не могу понять, что это говорит обо мне. Мне не нравится считать себя интровертом, но вдруг все страшнее? Вдруг я патологическая одиночка? И лузер? Тогда неудивительно, что мне постоянно чего-то не хватает в браке. Неудивительно, что я не лажу с сестрой. Может быть, в наших проблемах виновата я, а не она. Я вспоминаю, какой счастливой она выглядела на своем дне рождения, как рядом с ней всегда весело, какие у нее верные друзья, особенно Гейб. Я напоминаю себе, что у меня есть Эллен, но в глубине души понимаю, что это другое. Может быть, потому, что у Эллен есть Энди, ее лучший друг, человек, которому она верна по-настоящему. Я вдруг понимаю, что всю правду о себе я рассказываю только психотерапевту. Что у меня нет близкого друга и никогда не было.