Assassin's Creed. Отверженный - Оливер Боуден

На ночлег мы остановились в небольшом коттедже. Единственная свеча освещала стол с остатками ужина. Рядом спал Холден. Его мучил жар. Я то и дело вставал, меняя мокрые тряпки у него на лбу. Они быстро высыхали, забирая на себя лишь небольшую часть его жара. При таком его состоянии нечего было и думать пускаться в путь. Надо было дождаться, пока жар спадет.

– Отец был ассасином, – сказала Дженни, когда я снова сел и мы продолжили разговор.

Наш первый обстоятельный диалог после ее спасения из гарема наместника. Поначалу мы были по горло заняты поисками Холдена, затем – спешным бегством из Египта. Нигде мы не задерживались дольше чем на один день. Поиски ночлега тоже были делом непростым.

– Я знаю, – ответил я сестре.

– Знаешь? Откуда?

– Я выяснил правду давным-давно. Я понял, что именно это ты имела в виду тогда, много лет назад. Помнишь, ты называла меня сопляком…

Дженни поджала губы и заерзала на стуле. Это воспоминание было не из приятных.

– …и говорила, что я – наследник по мужской линии и что рано или поздно пойду по стопам отца. Помнишь?

– Помню…

– Так вот, скорее поздно, чем рано, я узнал, какой путь меня ожидал.

– Но если ты об этом знал, почему Берч до сих пор жив?

– С чего бы ему умирать?

– Он тамплиер.

– Как и я.

Глаза Дженни затуманила ярость.

– Что?! Ты… ты тамплиер? Но ведь это идет вразрез со всем, чему отец…

– Успокойся, – резонно посоветовал я сестре. – Да, я тамплиер, и нет, мои убеждения ни в чем не расходятся с тем, во что верил наш отец. Я много думал, сравнивал позиции обоих орденов и нашел больше сходств, чем различий. И тогда я задался вопросом: возможно ли, учитывая мое происхождение и положение в ордене тамплиеров… не самое завидное… Так вот, я думал о возможности некоего объединения ассасинов и тамплиеров…

Я умолк, вдруг поняв, что Дженни выпила больше, чем следовало. Это придало ее лицу сентиментально-слезливое выражение. Потом она недовольно фыркнула и спросила:

– А что с ним? С моим бывшим женихом, властелином моего сердца, удалым и обаятельным Реджинальдом Берчем? Умоляю, расскажи мне про него.

– Реджинальд теперь Великий магистр ордена тамплиеров и мой наставник. После нападения на наш дом он взял меня под свое крыло и заботливо пестовал год за годом.

На лице Дженни появилась самая язвительная и горькая усмешка из тех, какие мне доводилось видеть.

– Ну разве ты не счастливчик, Хэйтем? Пока тебя заботливо пестовали и учили тамплиерским премудростям, обо мне тоже заботились… турецкие работорговцы.

Мне показалось, что Дженни видит меня насквозь и знает, чему все эти годы я отдавал предпочтение. Я опустил глаза, потом взглянул на спящего Холдена. Все пространство комнаты словно заполнилось моими неудачами.

– Я сожалею, что так вышло, – пробормотал я, адресуя свои слова и Дженни, и спящему Холдену. – Я очень, очень сожалею.

– Не стоит. Мне тоже повезло. Меня берегли для продажи оттоманскому двору, а потому никто не покушался на мою честь. Да и во дворце Топкапы со мной обращались вполне сносно. – Дженни отвернулась. – Все могло быть гораздо хуже. В конце концов, мне не привыкать.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне думается, ты боготворил отца. Хэйтем, я права? Возможно, и сейчас еще продолжаешь боготворить. Он был твоим солнцем и луной. «Мой отец – мой король». А вот я его не боготворила. Нет, Хэйтем, я ненавидела нашего отца. Все эти разговоры о свободе духа и разума не распространялись на меня – его единственную дочь. Никаких уроков боевых искусств для Дженни. Это тебе он говорил: «Думай не так, как все». Мне же говорилось другое: «Будь послушной девочкой и соглашайся на брак с Реджинальдом Берчем». Мне красочно расписывались достоинства и добродетели моего будущего мужа. Наверное, турецкий султан обращался со мной лучше, чем Реджинальд, если бы я вышла за него. Помнишь, однажды я тебе сказала, что судьбы каждого из нас предопределены заранее? Только в одном я ошибалась. Вряд ли мы с тобой могли предположить, как повернется жизнь каждого из нас. Но во всем остальном, Хэйтем, я была совершенно права. Ты родился, чтобы убивать, и это стало твоим ремеслом. Я же родилась, чтобы служить мужчинам, и это тоже стало моим ремеслом. Однако мои дни служения мужчинам окончились. А твои?

Дженни поднесла к губам недопитый бокал и, посмеиваясь, сделала несколько глотков. Я вдруг подумал о том, сколько ужасающих воспоминаний позволяет заглушить вино.

– Это ведь твои друзья-тамплиеры напали тогда на наш дом, – сказала Дженни, допив все, что оставалось в бокале. – Я полностью в этом уверена.

– Ты же не видела на их пальцах колец ордена.

– Не видела, но что с того? Они вполне могли на время снять кольца.

– Ты ошибаешься, Дженни. Они не были тамплиерами. Я потом несколько раз сталкивался с этими людьми. Они были наемниками.

«Да, наемниками, – подумал я. – Наемниками, служившими Эдварду Брэддоку, который в те времена был близок к Реджинальду…»

– Мне говорили, что у отца хранилось нечто очень нужное им, – сказал я, наклоняясь вперед. – Ты знаешь, что это было?

– Конечно знаю. Я видела эту вещь в карете, куда меня затолкали.

– Что за вещь?

– Книга.

И вновь я испытал странное оцепенение.

– Как она выглядела?

– Коричневый кожаный переплет с эмблемой ассасинов.

– Скажи, а если бы ты увидела ее снова, ты бы узнала эту книгу?

– Наверное, – пожав плечами, ответила Дженни.

Я повернулся в сторону Холдена. Весь его торс блестел от капелек пота.

– Как только у него спадет жар, мы отправимся в путь.

– Куда?

– Во Францию.

Утро выдалось холодным, зато ясным. Солнечные лучи пробивались сквозь густые кроны деревьев, наполняя дорогу и подлесок узором из золотистых пятен.

Мы ехали цепью. Я возглавлял нашу маленькую процессию. За мной ехала Дженни, давно расставшаяся с нарядом гаремной служанки. Сейчас на ней был плащ, полы которого закрывали лошадиные бока. Плащ имел большой, глубокий капюшон, скрывавший длинные седеющие волосы. Дженни выглядывала из-под капюшона, словно из пещеры. Ее лицо было серьезным и сосредоточенным.

Последним в нашей цепи ехал Холден. Как и я, он носил сюртук, застегнутый на все пуговицы, шарф и шляпу-треуголку. В седле он сидел чуть ссутулившись. Лицо Джима было бледным, с землистым оттенком, и… встревоженным.