Последняя черта - Феалин Эдель Тин-Таур

— Я и печатаю, — буркнула Каста, — бумага скоро уже опять закончится.

Было ли ей противно от своего существования? О, да. Алиса старалась придумать хоть какое-то оправдание, поверить, наконец, Ворону, но не получалось. Любая попытка разбивалась о толстовку наизнанку, меркла и стремительно таяла в сознании. Улетучивалась не хуже сигаретного дыма — и тот был в разы въедливее.

Было — «я умру, и её отпустят», а солнце говорил — «это не поможет». В общество Алиса не верила. Совсем никому уже не верила, не считая этих восьми разгильдяев. Ещё могла рассчитывать на знакомых, а затея Ворона сильно напоминала предложение оставить шлюху Катю в участке. Только вот кто в этот раз окажется избитым?

И это страшное слово, прозвучавшие впервые — революция, оно бросало об стену с размаху и добивало тяжёлым сапогом под дых. В какой момент обыкновенное, всем понятное желание мести превратилось в революцию? Или попытку к ней?

Леха тоже не понимал. Как-то упустил этот момент из виду, загнав себя не хуже белки в колесе. Но всё это вызывало лёгкий мандраж — он заявил с уверенностью, ни капли не колеблясь, желая с кем-то поделиться. Выплеснуть догадку, не в силах больше сдерживать. Всегда всё начиналось так, и Лёху бесконечно пугало, что это началось именно с них. Потому что участь подобных людей в таких историях всегда была предрешена изначально. Алексею безумно хотелось убедить себя, что они — особенные, что пронесёт и им правда всё удастся. Как минимум — отстоять Алису, вытащить Ташу и потом бесконечно просить у неё прощения. Больше, чем за смерть Дикого, Леха ненавидел себя за то, что допустил похищение Ташки. Как будто он самолично затолкал её в машину, потом заставил записать видео, которое ему наотрез отказались показывать. Как будто он предал Дикого.

— Ладно. — Алексей взъерошил волосы. — Я пойду дальше бегать.

Он не мог, по какой-то причине, больше смотреть им в глаза. Пытался быть твёрдым, но не получалось. Как будто больше не был способен держать всё под контролем, и Лёху преследовало ощущение, что он что-то упускает.

Алиса так и не проронила ни слова больше. Щурилась на друга, Ворона, старалась разглядеть в них нечто большее, чем эти нарочито сильные оболочки. Ей необходимо было понять, что не только она запуталась — остальные тоже. Что отчаяние скребёт не одну её.

— Может, с тобой остаться? — спросил, нахмурившись, Ворон, когда Лёха всё-таки вышел. — Ненадолго, но я ведь могу.

— Останься, — соглашается Алиса и тут же прижимается к нему, зарывается в объятия сильных рук. — Пожалуйста, поговори со мной.

— Иди уже. — Алиса слабо улыбнулась. — Листовки сами себя не раскидают.

Ворон поцеловал её напоследок и ушёл, а Каста осталась одна в компании кружки с остывшим кофе и немым криком внутри.

Ворон ушёл работать, но никак не мог понять, почему так больно было смотреть в призрачные серые глаза? Что творилось в их глубине? Разве Алису не успокаивала деятельность, неужели ей не удавалось переключиться и не думать, не вспоминать, не винить себя, хотя бы пока она работала? Видимо, нет. Ворон догадывался, что нужен ей сейчас, но разве он имел право остановиться и забить на Ташу? Сердце скулило, молило о вечере, когда он сможет прижаться к Призраку, вдохнуть её запах и спросить, наконец: «Ты как?» Ответа он и желал, и боялся. Но больше желал.

Ворон уже успел смотаться на один из районов и прошерстить его от бабушек с только купленным хлебом — они просыпались рано, как, наверное, и сто лет назад — до подозрительных бомжей. Кому-то подсовывал осторожно, кому-то вручал открыто, серьёзно и строго заглядывая в глаза из глубины внутренней тоски. Подкидывал в ржавые почтовые ящики и под двери квартир.

Сейчас шёл в следующий район и повторял с начала.

— Ловите его! — послышалось откуда-то.

Ворон резко обернулся на звук. От супермаркета летел совсем молодой пацан, прижимая к груди пакет. За ним бежали два мента, стремительно настигали, загоняли в тупик в углу зданий. За ментами, отставая, — компания таких же мелких.

Ворон сорвался с места, не раздумывая, бросился наперерез стражам правопорядка. Решить проблему можно было легко — подкупить, пригрозить, да что угодно! — но мелкий явно не знал таких вариантов. Залетел в угол, обернулся, ощерился, выпустил из рук пакет и сжал кулаки. «Идиот», — только и успел подумать пернатый до того, как тот бросился на двух здоровенных мужиков. Прозвучал выстрел. Компания и Ворон подлетели почти одновременно, полицейские обернулись на них и подняли ствол.

— Он оказывал сопротивление при аресте, — громко проговорил один мент. — Мы были вынуждены применить табельное.

Мелкие стушевались, отступили. Ворон запомнил их испуганные лица, грязные одежды, тонкие ноги, выпирающие от голода острые скулы. Полицейские оставили пакет валяться на земле и ушли. «И ничего им за это не будет», — это он понимал.

Подлетел к лежащему, проверил пульс. Тот хрипел, дышал ещё еле-еле, пытался что-то просипеть. В груди зияло пулевое отверстие, оттуда толчками текла багровая кровь. Ворон не выдержал, прижал голову пацана к груди и подумал, что, живя он на улице — закончил бы так же. Сколько было мелкому? Тринадцать? Четырнадцать?

— Ты кто, дядь? — Из тишины остановившегося сердца и затихшего дыхания послышался настороженный вопрос.

Ворон опустил холодеющее тело на асфальт, прикрыл ему глаза, потянулся за листовками.

— Парни, я... — Ком застрял в горле. — Вы же понимаете, что так нельзя? — Он поднял на них взгляд, полный тьмы, и увидел в них её отражение. — Вам нельзя так жить, им, — он кивнул в сторону уже уехавших ментов, — нельзя тем более. Наших тоже убивают. И ваших убивать будут.

— И чё нам с этого? Всё равно нихуя не изменится! Дима уже труп... — высказался особо наглый, и Ворон мысленно поблагодарил его за помощь. Формулировать мысли было чертовски тяжело.

— Если вы придёте завтра к зданию суда, если позовёте своих... изменится. — Ворон протянул листовку сначала наглому, потом раздал остальным.

Последней была девочка. Он даже и не заметил этого сначала. Такие же короткие волосы, как у парней; узкие серые, как у Призрака, глаза; сильные, как у Марципан, руки и плечи, и тоска во взгляде вроде той, что у Мел.

— За нами будущее, — убеждённо проговорил он ей, как хотел бы проговорить всем своим, только свои бы не поверили. — Только с нами Единое Государство будет жить. Убивая нас, они убивают себя.

Девочка криво усмехнулась обветренными губами, но листовку взяла.

«Дикий уже труп, — думал Ворон, уходя прочь из этого серого, одного среди тысяч таких же дворов. — Убив его, они подписали себе смертный приговор».

Очевидно, вселенная решила наречь этот день Днём Неприятных Разговоров. Пока одни печатали, другие — писали, а остальные занимались ещё немаловажными делами, Герасим топал по улице. Рюкзак был забит листовками под завязку, а на самом дне покоилась небольшая, но широкоформатная камера. Её нужно было цепануть на здание Следственного Комитета по просьбе Изабель, но это занятие Гера отложил на более тёмное время суток. Нужно было дождаться вечера.